Когда сбывается несбывшееся… (сборник)
Шрифт:
— Ну, отчего же нельзя? — все еще неохотно отозвалась мать, думая о своем. — А, впрочем, ты ведь теперь от меня не отстанешь все равно… Ну, что ж, тогда слушай…
— Эта история началась, когда я училась в шестом классе, — вздохнув глубоко, начала свой рассказ женщина. — Мне было тогда двенадцать лет… Это было время, когда твоя мама носила пионерский галстук, ездила в пионерский лагерь, шефствовала над «октябрятами» из второго класса «А», была почти отличницей и ходила в школу с туго заплетенной косой, повязанной красивым бантом…
— О-о-о, — при этих словах,
— И добавь ко всему этому — какие-то бесконечные школьные слеты, смотры строевой пионерской песни, игру «Зарница», бесконечный сбор макулатуры и металлолома и какое-то нескончаемое соревнование за право называться лучшим классом, лучшей школой, — продолжала женщина. — И представь меня: марширующую, рапортующую и салютующую пионерское «всегда готов» на фоне всей этой строгости, разговоров о нравственности и моральном облике подрастающего строителя коммунизма. В общем, идеология счастливого детства советской страны в действии…
И вот эта двенадцатилетняя девочка — то есть я — пионерка, почти отличница и активистка — вдруг начинает ощущать, что вся отлаженная система воспитания и всеобщего оптимизма окружающей жизни начинает рушиться…
— Интересно, что же это такое могло быть? Цунами, землетрясение? — чуть иронично перебила мамин рассказ дочка.
— Я вдруг начинаю замечать, что наш классный руководитель относится ко мне не так, как ко всем остальным ученикам. Причем, для постороннего взгляда это совершенно незаметно… Это ощущаю только я…
— То есть … то есть… ты хочешь сказать, что …
— Я хочу сказать, что ты ведь безошибочно можешь определить, допустим, одноклассника, который к тебе испытывает симпатию? Интуитивно… Или по каким-то другим признакам. Так ведь?
— Конечно, конечно, — весьма самодовольно ответила дочка. И вдруг стукнула себя по лбу.
— Вау! Не хочешь ли ты сказать, что этот классный руководитель влюбился в свою ученицу, которая пребывала почти в детском возрасте? А сколько же лет ему было?
— Лет пятьдесят.
— Ничего себе! — округлила глаза дочка. — Да что ж у вас за школа была такая?
— Самая обычная советская школа…
— Двенадцать лет, двенадцать лет… — задумчиво вдруг сказала Света. — Возраст «нимфетки»… Лолиты…
— Далась вам эта Лолита, — женщина недовольно повела плечом. — Я и слова-то такого не знала… Да и такие книжки не продавали в книжных магазинах во время моего пионерского детства и комсомольской юности…
— А у нас все девчонки эту книжку прочитали еще в седьмом классе, — сказала Света и добавила, — ой, погоди, я сейчас только на кухню смотаюсь, схвачу пожевать что-нибудь…
Дочка быстренько сбегала на кухню, притащив оттуда пакетики нераспечатанных сухариков и чипсов, большое зеленое яблоко и приготовилась слушать.
Мама, видя, как дочь запаслась провизией, невольно улыбнулась.
— Ты словно приготовилась к просмотру своих любимых телепрограмм…
— Да какие там телепрограммы! Когда…когда ты тут такое рассказываешь…
И дочка аппетитно захрустела
Женщина посмотрела на настенные часы, машинально взяла пакет сухариков из рук дочери и замолчала, словно размышляя, стоит ли продолжать рассказ.
— Итак… Мы остановились на том… — начала Света, словно угадывая мысли матери насчет продолжения воспоминаний.
— Правду говорят, чужая душа — потемки, — женщина вздохнула, возобновляя прерванный рассказ. — Кто может знать, что чувствует одинокий стареющий и непривлекательный мужчина, из года в год, изо дня в день, наблюдающий благодаря своей профессии учителя превращение «гадких утят» в прекрасных «лебедей»?
— Я знаю, — неожиданно сказала Света. — Он точно видит, из кого получится настоящий Лебедь… У этого селекционера — ботаника глаз наметан о-го-го…
Мама усмехнулась такому быстрому ответу дочери на свой, скорее риторический вопрос, и продолжила.
— Тот человек вел у нас сразу три предмета: геометрию, алгебру и физику. И плюс к этому был еще и нашим классным руководителем. Представляешь? Поэтому от вынужденного общения деваться была некуда…
Голос Светиной мамы зазвучал чуть тише и глуше…
…Середина сентября. Еще тепло. По асфальтовой дорожке, ведущей в школу, идет шестиклассница. На ней — шерстяная коричневая форма с юбкой в «складочку», прикрывающая колени. Поверх шерстяного коричневого платья надет черный фартук «с крылышками». Под белым кружевным воротничком повязан красный пионерский галстук из шелковой материи. В одной руке у нее портфель, в другой — сумочка из материи темно-синего цвета, сшитая специально для сменной обуви. Ученица приближается к мрачноватому на вид трехэтажному зданию из красного кирпича. Быстро взбегает по ступенькам, тянет на себя тяжелую массивную дверь и попадает в обычную среднюю школу с обязательным интерьером тех лет.
При входе в фойе школы — небольшой бюст Ленина. На стенах — обязательный портрет Павлика Морозова, также стандартный набор портретов наиболее известных героев — участников Великой Отечественной войны. Здесь же, на первом этаже, находится особая комната, где проходят собрания совета пионерской дружины и комитета комсомола. Эта комната вся уставлена красными знаменами и переходящими красными вымпелами. Здесь также — всюду наглядная агитация: как должен учиться и каким должен быть подрастающий строитель самого светлого будущего…
Шестиклассница, которую зовут Маша Синицына, быстро переобувается в сменную обувь под плакатом, на котором написано: «Отметим год пятидесятилетия советской страны отличной учебой!»
В холле школы у большого зеркала в красивой раме в это время вертятся три старшеклассницы.
Из двери «Учительской» выходит директор школы — грузная пожилая женщина с усталым отечным лицом. Она оборачивается на старшеклассниц и останавливается с недовольным видом.
— Солодовникова, ты опять форму подкоротила? — строго обращается она к одной из старшеклассниц. — Все ножки свои выставляешь на обозрение?