Когда сливаются реки
Шрифт:
— Вы не видели вчера тетку Восилене? — спросил он.
— Нет! — сказала она, не понимая, почему не говорит Алесь о письме, которое она ему передала.
Эта же самая мысль пришла в голову Алесю, и он, расхрабрившись, взяв девушку за руку, сказал:
— От всего сердца, Анежка, благодарю вас за добрые слова. Я вам доставил много неприятностей своим письмом... Если можно, простите!
Алесю хотелось услышать от нее, что ей все-таки было приятно получить письмо от него из Минска, но она молчала, и это делало его совершенно беспомощным. Лицо девушки было бледным, озабоченным.
«Рисковать,
— Видите, я в Минске затеял еще одну неприятность для вас.
— Что это? — вспыхнула девушка.
— Подарок вам... На память.
— Что вы! — растерянно воскликнула Анежка и даже на мгновение закрыла лицо руками.
Алесь не опускал руки, и лицо его погрустнело.
— Значит, вы ни разу даже не подумали обо мне?
— Что вы! — опять воскликнула Анежка. Она на этот раз и в самом деле испугалась, что обидела его. И, решив быть помягче, продолжала: — Большое спасибо, мне очень приятно, но, сказать вам по правде, я...
— Боитесь? — договорил за нее Алесь.
Анежка несмело взяла поясок и, разглядывая его, все еще встревоженная, призналась:
— Боюсь... Зачем вам надо было это делать? Что я скажу дома?
— Скажите, что купили в Долгом...
— Ой! Обманывать я не умею!
— Тогда спрячьте на время.
— Разве что так, — сказала она, пряча поясок в карман платья.
Подарок ей понравился, но она не отважилась признаться в этом Алесю. Она молчаливо шагала рядом с Алесем, и тревога ее все росла. Подарок подарком, о нем никто не знает, а как посмотрят дома на то, что она без позволения пошла в Долгое? Вспомнилось ей и суровое лицо клебонаса Казимераса, который советовал ей слушаться и почитать родителей. Ей стало боязно, она остановилась.
— Устали? — спросил Алесь.
— Нет... Я пойду домой... Я ничего не сказала дома...
— Вы же писали, что не согласны с отцом!
— Да, но мне очень не хочется гневить его.
— Выходит, что вам из-за меня кругом одни неприятности, — сказал Алесь.
— Я не говорю этого, но мне надо быть дома...
Анежка беспомощно прижала руки к груди, и в этот момент в вырезе кофточки блеснула головка знакомого Алесю серебряного крестика.
— Хорошо! — глухо уронил он и, не находя больше слов от злости и обиды, повернулся, вскочил на коня и, ударив каблуками в бока, напрямик через поле помчался в село.
Он летел, не глядя на землю, и сам не понимал, что творится с ним. Были минуты, когда ему хотелось остановиться и повернуть назад, даже хотя бы только обернуться, но он не сделал этого, не смог побороть своего внезапного ожесточения.
Анежка стояла, остолбеневшая от неожиданности, смотрела вслед Алесю, и из глаз ее на дорогу упали слезинки. Она вынула из кармана поясок, еще раз посмотрела на него. Завернув подарок и снова спрятав его в карман, она вздохнула. Увидев, что Алесь уже скрылся за рощей, нехотя повернулась и, едва ступая от внезапно нахлынувшей усталости, пошла домой.
Лишь около самого озера Алесь придержал коня и поехал шагом. До него наконец в полной мере дошло все случившееся, и он огорчился: «Плохо, что я
В правлении, куда приехал Алесь, никого не было. Но не успел он сесть за стол и собраться с мыслями, как дверь скрипнула, вошел Езуп Юрканс. Толстенький, с одутловатым лицом, он некоторое время молча стоял у порога, удивленный неожиданной встречей, но потом подошел к столу.
— Я к вам, товарищ начальник.
— Зачем я вам?! — удивился Алесь.
— Я Лайзана ищу, — поправился Юрканс.
— Лайзан живет у своего, приятеля Гаманька, — объяснил Алесь и поинтересовался: — А зачем это он так срочно потребовался?
— Каспар послал, наказал, чтобы я его привез безотлагательно.
— Что же там случилось?
— Да, видно, Аустра помирает, — равнодушно сказал Езуп.
Обычно поражает только внезапная смерть, а уход человека, долго и мучительно болевшего, воспринимается как естественная развязка. Но Алесь знал, что Каспар останется один с малыми детьми, и это глубоко опечалило его. Он облокотился на стол, обхватил голову руками — горе, которое грозило обрушиться на Каспара Круминя, пересилило его собственную боль и ощущение одиночества после того, как он повернул в поле коня и оставил Анежку одну на дороге...
XII
В маленькой боковушке, при тусклой керосиновой лампе, Захар Рудак чинит ботинок сына. Лето уходит, ночи подлиннели, и теперь хватает времени и поспать, и оглядеться в хате. Сегодня Захар встал до рассвета — вчера заметил он, что у маленького Василька ободрались носки ботинок и сбились каблуки. Надев башмачок на большую деревянную ложку, он подшивает его дратвой. Представляя, как будет тепло маленькой ножке сына, Захар нежно улыбается.
Тихое, едва уловимое дыхание доносится из-за перегородки. Там спит его Катерина с маленьким сыном, ради которого он встал так рано. Он так любит их, так хочется ему, чтобы у них было все хорошо, что боится даже кашлянуть — пусть поспят, говорят, на заре снятся самые хорошие сны.
Предрассветная тишина наводит Захара на размышления. Как быстро идет время! Сколько лет уже прошло с той поры, когда он, раненый и беспомощный, лежал в этой самой хате. Тогда он маялся на горячей подушке и видел впереди только дороги, фронтовые дороги, не зная, где и чем они для него окончатся. Теперь это позади, и подчас даже не верится, что все это пережито. Тогда все казалось проще. Он был в ответе только за себя: жив — так жив, убит — так убит... А вот теперь он отвечает и за жену, маленькую ласковую женщину, настоящего друга, отвечает за будущее сына, ботинок которого у него в руках. И кроме того, он отвечает перед людьми всего села — отвечает за то, что будет у них на столе в праздники и в будни, и за то, как они будут одеты, и за всю их жизнь. Все связано между собой, и, может быть, только восемнадцатилетние влюбленные не догадываются, что для любви мало одного сердца; приятно слушать соловья, но песни его кажутся чудеснее, если ты сыт...