Когда сливаются реки
Шрифт:
Зато мать, глянув в окно, показала:
— Да вон она с Зосите... На гумне.
— Не заметил, ей-богу, не заметил. А что я думаю, Петрас, — положил он руку на плечо Пашкевичусу, — не напрасно ли ты так злишься на Анежку?
— Вот и я говорю то же, — оживилась мать.
— Молчи! — неприязненно покосившись на нее, крикнул Петрас.
— Не терзай ты свое сердце, Петрас, — продолжал Паречкус. — Она же еще совсем молоденькая. Ее уговорить можно... Помни, что отцовское слово многое значит. Хочешь, я поговорю с Анежкой и возьму с нее слово, что во всем будет тебя слушаться? Хочешь? Только условимся: я буду говорить с ней, а ты не вступай и,
— Хорошо, — кивнул головой Пашкевичус,
— Пашкевичене, зовите ее сюда, — попросил Паречкус.
Девчата пришли и сели на лавку напротив старших. Анежка смотрела на мать, ожидая вопросов от нее. Но начал разговор Паречкус:
— Анежка, мне тяжело видеть, как горит сердце у твоего отца. Не обижай его, Анежка!
— Я его ничем не обидела...
— Скажи ему, что это письмо скверное, что ты его выкинешь...
— А какое вам до всего этого дело? — поддержала приятельницу Зосите.
Петрас угрюмо нахмурился и стиснул зубы.
— Не режь ты моего сердца, Анежка! — крикнул он, ударив кулаком по столу.
— Я же не в тюрьме... Что вы от меня хотите? — твердо, но с должным почтением ответила Анежка.
Зосите хотела снова вступиться за подружку и кстати выполнить свое обещание — упросить, чтобы Анежке разрешили сходить с ней в Долгое к тетке Восилене. Но как это сделать? Она попыталась, как умела, смягчить сердце отца подруги.
— Дядя Петрас, — ласково обратилась она к Пашкевичусу, — ну, мало ли что бывает? Я читала письмо, ничего плохого в том письме нет.
— Вот и я говорю, — начала было мать, но, поймав острый взгляд мужа, умолкла.
— Она же не виновата, что ей письмо прислали? — разводила дипломатию Зосите. — Никому нельзя запретить смотреть на девушку...
— А я требую, — встал отец, — чтобы она написала и выругала этого нахала. Пусть он больше и думать не смеет об этом! Сделаешь? — повернулся он к Анежке.
Только одну секунду поколебалась девушка, затем, глядя отцу прямо в глаза, твердо ответила:
— Нет.
— Тогда ты мне не дочь... Вон из хаты! — указал на дверь Петрас и в бешенстве схватил и разорвал ожерелье. Белые бусинки раскатились в разные стороны по полу.
Анежка беспомощно заплакала, Зосите подхватила ее, и они вместе вышли из хаты. Мать уткнулась головой в подушку, и видно было только, как начали вздрагивать ее плечи.
— И чего ты так разошелся? — снова пробовал успокоить Петраса Паречкус. — Мы же договорились, что ты не будешь кричать...
— А ты мне что за указчик? Не сам ли говорил, что позорно нам знаться с безбожником?
— Это все верно, — отговаривался Паречкус. — Только не надо бы так круто.
— Круто не круто, — передразнил его Пашкевичус. — А у меня в душе все перекручивается... Тяжко мне! — И, обхватив голову руками, он наклонился над столом.
Анежка вышла с подружкой на улицу. Что делать дальше? Она еще не верила, что этот разговор с отцом окончательный и последний, но сейчас перед ней была полная неизвестность.
По улице прокатила телега, поднимая облака пыли. Анежка посмотрела на подводу полными слез глазами, и то, что она увидела, заставило на время отвлечься от грустных мыслей. На подводе, на высоком, набитом сеном сиденье, сутулился Ян Лайзан, а за ним виднелся лукштанский доктор Милкус.
— К кому это он? — спросила Анежка.
— Я слышала, что у райнисовского председателя жена умирает, — сказала Зосите.
Ян Лайзан и в самом деле спешил в Эглайне. Обычно он жалел лошадей, а сейчас
«Как может быть он таким равнодушным, — печалился Лайзан, — ведь человек помирает!..» Он не знал, что доктора дважды вызывали ночью и он не выспался. Перед глазами старика лежала Аустра такой, какой он видел ее в последний раз, — худая, с пожелтевшим и истомленным лицом. На стуле возле нее сидел согнувшийся от горя Каспар. Пятеро детей стояли в сторонке. Один только маленький Томас ничего не понимал.
«Бедный мальчик! — думал Лайзан. — Он еще не знает, какое горе ожидает его...» И еще было горько Лайзану, что так и не помогло Аустре привезенное им из Риги лекарство.
— Может, не того дали? — спрашивал он у доктора Милкуса.
— Того... Поздно, никакие лекарства уже помочь не могут, — равнодушно отвечал Милкус.
На Лайзана находило сомнение: не напрасно ли скакал он за доктором в Лукшты? Каспар еще вчера привез доктора из района. Но Лайзану казалось, что два доктора все же лучше, чем один, может, как раз этот, которого он везет, и подаст добрый совет, как поддержать Аустру. Несчастная женщина, так и не увидела в жизни ничего хорошего. Он помнит ее еще маленькой. Была Аустра дочерью эглайненского сторожа Карлоса. Росла сиротой, без матери. Мало того что она работала сама, надо было ухаживать и за отцом, хозяйствовать в доме. Когда отец умер, она пасла барский скот, пока не вышла замуж за Каспара. Только этот первый год жизни замужем и был, пожалуй, счастливым для Аустры. Потом пошли дети, надо было вставать чуть свет и ложиться позже всех. А как тяжело пришлось ей при немцах, в оккупации...
— Но-о! — продолжал нахлестывать лошадь Лайзан.
Впереди уже показалась башня.
Почти на галопе влетел он во двор Каспара, и его старые глаза сразу заметили недоброе. Каспар сидел во дворе, опустив голову на руки, около него с беспомощным видом стоял доктор из района.
— Поздно уже... — сказал он Лайзану и Милкусу.
Коллеги-врачи отошли в сторону и начали один из тех разговоров, в которых непосвященные не могут понять ровно ничего.
Лайзан вошел в хату. Там уже было полно женщин. Одни успокаивали детей, посадив их в уголок на лавку, другие хлопотали около умершей, которая лежала на кровати. На губах Аустры застыло недоумение, словно в последнюю минуту она почувствовала облегчение своим страданиям и еще не могла поверить этому. Черный платок, покрывавший голову, еще более оттенял восковую желтизну лица. Работящие руки, с которых даже за время долгой болезни не сошли мозоли и трещинки, теперь лежали спокойно, уложенные крест-накрест. В изголовье на табуретке сидела Визма. Она словно онемела, ничего не говорила, не отвечала на обращенные к ней вопросы женщин и только не сводила глаз с лица матери. В хате было душно, пахло мятой и хвоей.
Ян Лайзан, сняв шапку, стоял у порога. Он долго всматривался в лицо Аустры. Казалось, ничто в ней не изменилось. «Не забывайте моих детей!» — вот и все, что мог он прочитать на этом неподвижном лице.
Ему тяжело было смотреть на детей, сбившихся в углу, но он ничего не придумал сказать в утешение и вышел. Езуп Юрканс уже сидел на возу, а позади него, продолжая разговаривать, устроились врачи. Каспар попрощался с ними, и подвода скрылась за липовыми саженцами.
— Дед, — позвал Лайзана Каспар, — хоть бы ты домовину ей сделал...