Когда-то там были волки
Шрифт:
Охотиться стало труднее, поскольку олени окрепли, у них больше еды, а потому они вырастают сильными и проворными, конкурируя с волками не только в скорости, но и в выносливости.
Каждый день я надеюсь, что исчезновение Стюарта померкнет в памяти. Надеюсь, что пересуды о его смерти прекратятся. Прошло уже два месяца. Но с каждым подслушанным обрывком разговора, с каждым косым взглядом в супермаркете я понимаю, что ничего не закончилось и что Нильс прав: тревога только растет.
И со мной всегда моя малышка. Вишенка, как показывает мне Эгги. Потом — слива. Время тикает. Мое тело изменяется. Внутренние органы смещаются. Я чувствую себя инопланетянкой,
Наверно, где-то в глубине души я надеюсь, что все просто рассосется.
Но чаще всего я вообще об этом не думаю. Не могу себе позволить.
Думаю я о Дункане. И хотя при мысли о том, что ему пришлось пережить, я ощущаю невыносимую боль за него, я также понимаю, как насилие влияет на человека, какие пробуждает инстинкты, и знаю, что мне нужно выяснить правду во что бы то ни стало.
Этим вечером я, как и каждый день в последнее время, сбегаю с базы пораньше и жду в машине недалеко от полицейского участка, чтобы проследить за Дунканом. После работы он никогда не направляется сразу домой, а покупает еду или инструменты и навещает кого-нибудь. Сегодня он едет проведать старую миссис Дойл, которая работает в аптеке и живет одна. Ей семьдесят шесть лет, она страдает от артрита, но отказывается уходить на покой. Они пьют чай на застекленной террасе, а потом Дункан помогает ей по хозяйству; вчера он чистил водосточные желоба, сегодня выпалывает сорняки на грядках. Потом он отвозит еду одинокой матери с пятью детьми — хлеб, молоко и мясо из лавки — и пинает вместе с ее мальчишками мячик во дворе. Затем я еду следом за ним к дому Ферпоса и с дальнего конца улицы наблюдаю, как на закате они пьют пиво в саду. Я следила за ним уже достаточно и знаю, что к этим людям он ездит регулярно, но наведывается и к другим — тем, кому нужна помощь или, возможно, просто компания. Он заботится о своих земляках, из этой заботы, собственно, и состоит его жизнь здесь. Думаю, скорее всего, он хороший человек. Но люди обычно не бывают только хорошими или только плохими.
Я провожаю его домой, и задние фары его пикапа в темноте смотрят прямо на меня. Зачем я это делаю? Зачем вечер за вечером слежу за ним? Что, если я вижу то, что мне хочется? Единственное, что я способна распознать, — это инстинкт выживания, который всегда чувствовала во время охоты. Ты наблюдаешь, чтобы изучить объект наблюдения.
Я ожидаю, что он свернет к дому, а я поеду дальше к своему маленькому коттеджу, закончив слежку на сегодня. Но он не сворачивает, а продолжает путь по нашей общей улице, и я думаю: «Черт, уж не ко мне ли он собрался?» Значит ли для меня что-нибудь, если он направляется к моему дому? Почему-то да. Но я вижу стоп-сигнал, он съезжает на обочину и идет в лес пешком. Я оставляю машину на своей подъездной дорожке, возвращаюсь и, дойдя до его машины, ныряю в лес.
В небе вспыхивает молния, и темнота на мгновение озаряется. Тропы во мраке не видно, но я иду тихо, крадучись и вскоре слышу, как его шаги хрустят по подлеску. Потом замечаю свет мобильника и вижу, как он ищет что-то. Нет, просто прохаживается, обследует землю.
Он ищет Стюарта. Я знаю это. И подошел уже чертовски близко к нему.
Я преграждаю ему дорогу, и он с перепугу подпрыгивает.
— Елы-палы, Инти! Что ты здесь делаешь?
— Нет, что ты здесь делаешь?
— Ты снова следишь за мной? — спрашивает
Я вспыхиваю. Ужасно стыдно. Вместо того чтобы отрицать, я киваю.
— Зачем?
— Пытаюсь изучить тебя.
— С какой целью? Я думал, ты хочешь закончить наши отношения.
Я не этого хочу.
Но…
— Я подозреваю, что ты убил Стюарта.
Он молчит.
— Это так? — спрашиваю я.
Вспыхивает молния, и в ее свете он замечает что-то у меня в лице. И говорит:
— У тебя кровь.
— Что?
Он светит мобильником мне в глаза, и я морщусь.
— Из носа идет.
Я подношу руку к носу и, отводя, вижу, что она испачкана. Раньше у меня никогда не шла носом кровь. Я в замешательстве.
— Так это ты убил Стюарта?
— Ты ведь хотела, чтобы я принял какие-то меры, нет?
— Я хотела, чтобы ты арестовал его! Или помог Лэйни избавиться от него! А не убивать, Дункан, черт подери.
— Какое это имеет значение? — спрашивает Дункан. — Даже если бы это и был я.
Я уже задавала себе этот вопрос миллион раз. Я дышу этим вопросом. Потому что разве я сама не хотела сделать то же самое? Разве не мечтала об этом, как психопатка?
Ответ, к которому я всегда приходила, был: это имеет большое значение. Одно дело намереваться, другое — сделать. Я видела случаи насилия, знаю, чего оно стоит и что оставляет после себя. Обратной дороги нет.
И, честно говоря, мне плевать на Стюарта. Пусть сгниет в земле. Но мне не все равно, как он был убит и что убийца позаботился создать определенное впечатление о способе его смерти.
— Люди сваливают вину на волков, — говорю я, и мой голос дрожит.
Дункан не отвечает, возможно потому, что ему это безразлично, и в этот миг он выглядит черствым.
— Если местные жители обратят свой гнев на волков, я заставлю тебя заплатить за это, — четко говорю я.
Думаю, я уже расплачиваюсь, не так ли? — спрашивает он.
Я не знаю, что сказать. Во рту я чувствую вкус железа.
Когда я возвращаюсь домой, сестра сидит, сгорбившись, на холодном полу в кухне с ножом в руках.
— Что случилось? — спрашиваю я, забывая, что нужно остановить кровотечение из носа, и бросаясь к ней. Эгги не отдает нож, пока я не разжимаю ей пальцы, и рука ее начинает дрожать так сильно, что она никак не может объясниться со мной знаками. Ей приходится повторить одни и те же жесты несколько раз, прежде чем я понимаю, что она говорит:
«Он около дома».
— Что?
«Я слышала шаги».
— Его там нет, — отвечаю я и обнимаю ее. Она качает головой.
— Эгги, пойдем на улицу, и я покажу тебе. — Я дрожу от раздражения, и мамины слова сами собой срываются с языка: — Развивай толстокожесть.
В ее глазах я читаю упрек в предательстве. Она помнит, как болезненно воспринимала я сама этот совет в детстве. Она знает, какой маленькой я себя чувствовала из-за него. Сестра направляется в спальню, но я хватаю ее за руку и тяну к входной двери.
— Ты должна увидеть, что там никого нет!
Эгги сопротивляется, как упрямое животное. Мне удается повалить ее на пол, а потом я беру ее за ногу и тащу к двери. Она брыкается, пытается вырваться, и в конце концов мы сцепляемся и катаемся по полу, борясь как ошалелые. Кровь из моего носа пачкает нас обеих.
— Эгги, перестань! — рычу я. — Просто, так твою налево, выйди наружу. Мне нужно, чтобы ты увидела своими глазами!
Если я не заставлю ее прямо сейчас высунуть нос на улицу, то и сама сойду с ума.