Когда уходит земной полубог
Шрифт:
— Позвольте, но ведь это Джефрис, полковник! Британский резидент в Санкт-Петербурге, сэр Джефрис!
— Он самый! — сердито буркнул англичанин.
— И что вы здесь делаете? Хотя... — взгляд генерала упал на распростёртые на полу тела Хвостатого и своего камердинера, — не надо быть прокурором, чтобы догадаться, что вы здесь делаете!
— Я, я пришёл за моей женщиной, генерал! — вступился меж тем мнимый Крац. — Ведь это я познакомил вас с пани Анелей!
— Но к чему был этот машкерад: накладная борода и прочее? — всё ещё недоумевал Ягужинский.
— Просто шутка, генерал, обычный
— Ну нет, фон Штааль! Для меня-то ты не Край, а фон Штааль! И кастетец твой я хорошо помню! — Роман залепил своему давнему обидчику такую звонкую пощёчину, что немца покачнуло.
— Я, я вызываю вас! — прохрипел он.
— С такой мерзостью на дуэли не дерусь! Даже наёмный убийца и тот благородней тебя! — Роман пнул сапогом зашевелившегося Хвостатого.
— Слушайте, Джефрис, или как вас там! Поднимите своего сотоварища и убирайтесь ко всем чертям! — приказал генерал-прокурор.
Павел Петрович проклинал сейчас ту сладкую минуту, когда он залез под подол красавицы Анели. Ведь этот подлец Джефрис мог и в Петербург передать о бурных любовных приключениях генерал-прокурора, который должен быть, по замыслу царя Петра, образцом для всех российских подданных. Посему незваных гостей прокурор отпустил с миром, и те ушли, поддерживая шатающегося Хвостатого.
Роман наклонился над оглушённым генеральским камердинером, мимоходом слушая уверения Ягужинского в вечной дружбе за спасение жизни. И в это время коридор наполнился грохотом кавалерийских ботфорт и звоном шпор. Верный Васька не стал мелочиться — и целый эскадрон окружил гостиницу, заняв все входы и выходы.
— Молодец, Василий, только вот запоздал малость! — Роман от души поблагодарил своего денщика.
Но тот даже не слышал, округлив глаза от удивления. В постели полковника нежилась некая дама. Роман расхохотался и приказал:
— Сей трофей, Васька, возврати генералу!
Пани Анеля, однако, второй раз в прокурорскую постель допущена не была.
В конце апреля 1720 года посольство Ягужинского благополучно прибыло в Вену, где было принято с должным решпектом. Император Карл VI, казалось, совсем забыл об антирусском договоре с королями Георгом I и Августом. Никакой армии для похода на Петербург император не собирался предоставлять ни Швеции, ни Англии. Более того, он предложил Петру I начать переговоры об австро-русском союзе; ведь у них был один общий враг — турки.
Вслед за императором и все мелкие германские княжества заявили о своём глубочайшем уважении к русскому царю. Франция и Пруссия сделали это ещё раньше.
К лету 1720 года вся система Стэнгопа лежала в руинах. Не пережил этого крушения и сам её творец: «вскоре после своего незадачливого визита в Париж Стэнгоп скончался не то от чахотки, не то от разочарования.
И снова без толку болталась по Балтике эскадра сэра Джона Норриса.
ГРЕНГАМ
На капитанском мостике флагманской галеры «Доброе начинание» собрался весь штаб Михайлы Голицына. Постороннему показалось бы странной эта мешанина мундирных цветов — синего и зелёного; морские офицеры стояли вперемешку с армейскими. Но
На днях Голицын получил от Фёдора Матвеевича весточку о появлении англо-шведской соединённой эскадры под Ревелем.
«Неприятели явились силой в тридцать пять вымпелов, — сообщал генерал-адмирал, стоявший в Ревеле с русским линейным флотом. — Но на высадку десанта под Ревелем наш старый знакомец адмирал Джон Норрис не решился, пересчитав наши вымпелы в гавани и триста орудий на береговых батареях. Посему десант высадился только на отдалённом островке Нарген, где сжёг одну баню и одну избу. Александр Данилович Ментиков посему посоветовал господину первому бомбардиру и мне аз грешному: разделите сей великий трофей меж союзниками, а именно — баню отдайте шведскому флоту, а сожжённую избу — английскому!»
Голицын невольно улыбнулся. Обернулся к своему штабу и сказал уверенно:
— Чует моё сердце, господа, устроим и мы ныне шведам крепкую баню при Аландах!
Но начальник морского штаба капитан Джемисон не разделял уверенности сухопутного генерала. Сказал с тревогой:
— С нашей брандвахты у Аланд доносят, что на плёсе у Ламеланда стоит уже шведская эскадра вице-адмирала Шёблада под прикрытием другой, ещё более сильной эскадры Вахмейстера. А в открытом море крейсирует весь британский флот.
— И сколько у неприятеля сил? — спросил Голицын.
Джемисон самодовольно оглядел столпившихся на капитанском мостике неучей-московитов и сообщил не без гордости, словно на горизонте маячил его флот:
— У адмирала Норриса двадцать один линейный корабль и десять фрегатов. Немногим менее и у шведов. Потому-то Апраксин и укрывается в Ревеле и ныне мы всеми брошены: одни супротив трёх неприятельских эскадр! — И Джемисон спросил не без насмешки: — Думаю, генерал, вы знаете, что предписывает в таких случаях морская тактика? — В этот коварный вопрос англичанин-наёмник вложил всё презрение, которое опытный мореход испытывает к сухопутному генералу.
— «Поворот все вдруг» и немедленная ретирада, не так ли, капитан? — Князь Михайло холодно посмотрел на Джемисона.
Тот смутился и ответил:
— Так точно, сэр! — забыв, что сейчас он служит не р британском, а в русском флоте.
На капитанском мостике все примолкли, ожидая решения командующего. Голицын оглядел своих командиров и остановил взгляд на твёрдом лице бригадира Волкова, отличившегося ещё при Гангуте, где он вёл отряд галер в авангарде.
— Что скажешь на «поворот все вдруг», Александр? — Князь Михайло спрашивал спокойно, не заикались, — видно, решение было им уже принято.