Когда уходит земной полубог
Шрифт:
— Ныне всё то забыто! — Бартенев сказал как отрезал. — Государь-царевич привёл из Москвы в сикурс пять новых полков пехоты. Да по дороге, должно, простудился. У него сейчас сильный жар! А ты сам, Андрей, ведаешь, что иных наследников мужска пола у государя пока нет. Вот он и помчался к сыну! Ведаешь самое тяжкое?
— Ведаю... — мрачно ответил Андрей Иванович. — Ведь ежели наследник скончается, государь останется один яко перст. А на войне пульки-то не разбирают!
— То-то и оно! С болезнью царевича вся династия шатается! — Бартеневу тоже было не до улыбок.
— Эх, надобно Петру Алексеевичу
На рассвете примчались в Сумы. Пётр тотчас принял Ушакова. Глаза у царя были красные: то ли от бессонной ночи у постели сына, то ли от слёз.
«Неужто он за сына так плакал?» — мелькнуло у Ушакова, который не раз слышал, сколь резко отзывается государь о наследнике.
— Лучше нашему молодому человеку, гораздо лучше! — радостно сообщил Пётр.
Видать, за бессонные ночи у постели сына он многое передумал. «А может, и зря я так принуждаю Алёшку к ратному делу? Он же совсем другой человек, чем я, и то, что нравится мне, может не нравиться ему!» — впервые Пётр так думал о сыне. Дотоле он просто не отделял Алексея от себя, почитая своей прямой частицей. «А вдруг не выдюжит?» Ночью он гладил Алёшку, как дитё, по горячей головёнке, и в душе просыпалась, казалось, давно ушедшая отцовская нежность.
И царевич обрадовал — выдюжил. Сегодня поутру отошёл от бреда и произнёс слабо, но явственно:
— Батюшка, ты здесь?!
— Здесь я, Алёша, здесь! — Пётр нагнулся и поцеловал царевича в лоб, с радостью отмечая, что жар спал, а Алексей в ответ улыбнулся ему, как когда-то в детстве — широко и открыто. И в душе Петра дрогнуло: «Непременно поставлю я ныне церковку Алексею Божьему угоднику, коль дал зарок нашему Господу! Быть по сему!» — Выздоравливай, Алёша, и гляди веселей. Помни, весёлость, она любую хворь прогонит! — Пётр и сам вышел от царевича с радостью и чувствовал, как к нему возвращаются силы и он опять может работать и действовать.
— А ну представь мне этого Феську Хлюса! — громко приказал он Ушакову.
Роман ввёл Хлюса в царскую горницу.
— Ба, Корнев, опять ты отличился! — весело приветствовал его государь.
— Не я, а сержант Пров языка того заарканил! — честно признался Роман.
— Позвать молодца-сержанта! — распорядился Пётр.
Великан-драгун ввалился в горницу из сеней, окутанный облаком морозного пара. Когда облако растаяло, Пётр сразу разглядел повязку на одном глазу великана и спросил с участием:
— Где глаз-то, сержант, потерял?
Пока Пров мялся, на выручку ему поспешил ротмистр и бодро отрапортовал:
— Ещё под. Лесной Прова швед угостил!
— Да, крепкая там была баталия! — Пётр всегда вспоминал викторию под Лесной с удовольствием и почитал её впоследствии матерью Полтавской победы.
— Сержант и там отличился наособицу, взял неприятельский штандарт! За сей подвиг и первый чин полупил! — бодро продолжал Роман.
— Это хорошо, что о солдатах своих не забываешь, Корнев! Сегодня же представь сержанта в вахмистры. Ну а теперь переведи нам сию грамотку.
По мере того как Роман читал послание Мазепы, лицо царя всё более и более хмурилось. В измене Мазепы он видел и свою личную вину. Так доверял
— Сколь высока мерзость предателя! — У Петра заходили скулы на лице, когда Роман закончил читать гетманское послание. — Верите ли, други, ведь ещё на днях сей Иуда предлагал мне выдать самого свейского короля со знатнейшими его генералами, напав воровским способом на шведскую штаб-квартиру. А ныне опять переметнулся и прямо зовёт королька Станислава на Украйну. Да на сем клятвопреступнике и клейма ставить негде! — И, обернувшись к вошедшему Головкину, приказал грозно: — Ты, Гаврила Иванович, отпечатай немедля Мазепино послание и пусти по всей Украйне. Пусть казаки сами видят, какую им злую участь готовит Ян Мазепа, как он снова хочет отдать их под панскую власть. Думаю, тогда многие из казаков Богдана Хмельницкого вспомнят и к нам сами придут!
— Что е этим-то делать, государь? — Головкин показал на Феську Хлюса.
— Поднять на дыбу, пусть правду скажет! — гневно кинул Пётр.
— Не треба, не треба! — возопил Хлюс, падая в ноги царю. — Я и сам всё расскажу.
— Хорошо, встань! Я сегодня добрый! — Лицо Петра В впрямь озарила улыбка — вспомнил о выздоровлении царевича. — Говори, как поживает Иуда, которого я велю во всех церквах проклинать.
— Живёт та клята Мазепа в Ромнах, во всяких роскошах: на стенах ковры дивные, убраны дорогим оружием, — скороговоркой тараторил Хлюс. — Однако шведы следят за Мазепой зорко. В сенях и в доме стоят крепкие караулы — солдат полная рота! — не утаивал Феська, зная, что чем больше он скажет, тем дальше от него будет страшная дыба.
— Значит, и шведы сторожат нового Иуду! — усмехнулся Пётр. — Не доверяют?!
— Боятся, должно быть, как бы не сбег! У Мазепы ведь и крымский хан, и турок-сераскир в Бендерах в приятелях ходят! — вмешался Головкин.
— Наш Иуда, ежели изловчится, и в самом деле к туркам сбежать может! — поддержал канцлера Ушаков и добавил: — А отчего это Мазепа на днях медку просил ему принести, Хлюс? Что, ему шведы провианта уже не дают?
— Отчего же не дают? — даже как бы обиделся за Мазепу Феська Хлюс. — Да ежели рассудить, то не шведы пана гетмана, а пан гетман шведов кормит. При мне приказал сотникам Дубенского полка собрать для короля и его войска двадцать четыре тысячи волов, сорок тысяч свиней, шестьдесят тысяч осмачек ржаной и сорок тысяч пшеничной муки!
— Э, да ты и впрямь, хлопец, многое знаешь! Гаврила Иванович, ступай и допроси его хорошенько! — распорядился Пётр.
Драгуны потащили упиравшегося Хлюса в канцелярию. Головкин вышел за ними.
А Пётр подманил к себе Ушакова и спросил недоверчиво:
— А откуда тебе-то о медке гетманском известно?
— Да есть у меня один священник, отец Гавриил из Будищ. Ходит из села в село, собирает гроши на погоревший храм. Он у меня ныне первый лазутчик. К самому Мазепе батюшка вхож. Его-то и просил Иуда медку достать! Ведь мало ли что Мазепа сотникам своим приказывает: не слушают мужики гетманских универсалов, не везут шведам провиант и скот к ним не гонят. Чаю, ежели выгнать шведа из Ромен, великий у них голод и холод объявится! — И Андрей Иванович изложил, пользуясь удобным случаем, план Чирикова, как, взяв Гадяч, выманить шведа из Ромен.