Когда в Чертовке утонуло солнце
Шрифт:
— Возродится, до полного закрытия ещё далеко. К тому же когда я попал сюда, мне сказали, что здешняя история и география не обязательно повторяют привычные мне. Может быть, у вас кларисски с Тына уже через год-другой получат обитель в своё управление, и она не закроется больше никогда.
— Может быть, — согласился капрал.
Улочки, по которым они теперь шли, были гораздо менее людными, чем ближе к центру Старого Места. Слева тянулась потрескавшаяся, с отвалившейся штукатуркой, стена Еврейского города — то ли поставленная, чтобы не выпустить обитателей Йозефова за отведённые им границы, то ли, напротив, призванная
Затем стена Еврейского города отклонилась к западу и исчезла в застройке, а маленькие домики потянулись уже по обоим сторонам улицы. Впервые в Праге Максим увидел пробивающуюся среди булыжников мостовой траву, а на следующем перекрёстке части мощения в центре не было вовсе. Там возвышался поросший травой холм, на котором паслись три тощие грязные козы.
Невольно возникало чувство, что город кончился, и потянулись сельские предместья — но Макс точно знал, что это всё ещё Прага, всё ещё Старое Место, всё ещё внутри древних стен с тринадцатью воротами. На улицах стали попадаться даже деревья, старательно заполнявшие отведённое им людьми пространство, и тянущие к небу кривые узловатые ветви в попытке поймать больше света.
Костёл Святого Гаштала производил тягостное впечатление. Витражные окна давным-давно были разбиты, в тёмных провалах лишь кое-где остались куски свинцовых переплётов. На крыше недоставало черепиц, и внутрь, должно быть, попадали снег и дождь. Непогода и время полностью смыли со стен остатки штукатурки, открыв взору серовато-жёлтые камни старинной кладки. Правда, с западной стороны, у башни, виднелись наполовину обвалившиеся строительные леса, а разросшиеся на церковном погосте деревья красотой осеннего наряда сглаживали печать запустения, придавая костёлу печальный и романтичный вид.
— Пан капрал, не знаете, кто хотел его отремонтировать?
— Утраквисты, — пояснил Соботка. — Потом дело застопорилось, но я слышал, что они не оставляют своих намерений. Поговаривали даже, что уже следующей весной начнутся работы.
Дроги миновали ворота в кладбищенской стене и остановились на маленьком пятачке. Дальше среди покосившихся надгробий разбегались только узенькие тропки, поросшие пожухлой травой и уже начавшие укрываться первыми палыми листьями.
Солдаты откинули полог и сгрузили с дрог несколько кирок и лопат, а также два тела, завёрнутых в холсты и перевязанных верёвками. Затем конвой направился вглубь кладбища, к южной стене костёла. Не доходя до здания метров десять, пан Соботка выбрал свободный клочок земли и указал на него:
— Здесь похороним.
Работа не заняла много времени: сменяя друг друга, стражники быстро вырыли глубокую могилу, опустили в неё тела, забросали землёй и, аккуратно разровняв получившийся холмик, прикрыли его кусками ранее срезанного дёрна.
— Как знать, не появятся ли тут теперь ещё два новых призрака, — задумчиво заметил капрал.
Они вернулись в кордегардию и пан Соботка, прихватив с собой Макса, немедленно отправился к командору доложить о выполнении задания. Брунцвик выслушал доклад, кивнул, и собирался уже снова погрузиться в чтение каких-то бумаг,
— Разрешите, пан командор?
— Что у вас?
— Позвольте завтра пойти с назначенной в Йозефов десяткой.
Рыцарь отложил листы и внимательно посмотрел на парня.
— Зачем? — спокойно поинтересовался он.
— Мне необходимо переговорить с рабби Лёвом.
— Вот как? Решаете личные дела за счёт служебного времени? — прищурился Брунцвик.
— Никак нет, пан командор. Назначенному капралу всё равно нужно будет увидеться с рабби Лёвом, чтобы узнать новости и оценить обстановку. А у меня всего один вопрос.
— Даже один вопрос может иногда растянуться на целую ночь, — заметил рыцарь, всё ещё разглядывая подчинённого. — Зачем вам рабби Лёв?
Максим замялся. Пан Соботка, по-своему истолковав его смущение, спросил:
— Пан командор, разрешите идти?
— Идите.
— Я могу сказать и при пане капрале, — поспешил заверить их Макс.
— Ну, говорите, и ступайте тогда оба.
— Мне нужно узнать у рабби Лёва, что случилось с моей женой, — выдал парень, глядя на одну из ножек рабочего стола рыцаря. Посмотреть сейчас в глаза командору или пану Соботке его бы не заставила никакая сила на свете. Однако он почти физически ощущал две пары впившихся в него глаз — а когда прошли первые мгновения тишины, вдруг понял, что в этих глазах нет ни капли враждебности или презрения.
— Так бы сразу и сказали, — произнёс Брунцвик. Потом, похоже, обменялся взглядами с капралом, потому что Соботка сделал шаг вперёд, будто ожидая приказа, или намереваясь что-то сказать.
— Я ещё не думал, кого отправить завтра в Йозефов. Но вы, Резанов, вроде бы сдружились с паном Шусталом?
— Да, пан командор.
— Тогда его десятка и пойдёт в Еврейский город. Вы, думаю, уже в курсе, что нести стражу там никто не любит, потому что в лабиринте Йозефова всё куда сложнее и опаснее, чем в других местах?
— Да, пан командор.
— Я говорю это к тому, Резанов, чтобы вы понимали: служба — прежде всего. Личные дела, даже самые деликатные, вторичны. Я официально разрешаю вам встретиться с рабби Лёвом, когда завтра вечером вы отправитесь в Йозефов. Надеюсь, вы получите ответы на свои вопросы. Но в случае, если возникнет хоть малейшая угроза для жизни ваших товарищей, я официально же приказываю вам забыть обо всех личных заботах, и прежде всего выполнять свой долг. Признаться, мне было бы куда проще пригласить пана Бецалеля в кордегардию и устроить вашу встречу здесь. Но, во-первых, рабби Лёв сам себе на уме. А, во-вторых, у меня нет и не будет любимчиков, — строго закончил Брунцвик. Потом, подождав, и не услышав никаких вопросов или возражений, закончил:
— Да и в целом несолидно такому человеку, как рабби Лёв, являться на вызов к младшему стражу. Хотя что-то мне подсказывает, что в вашем случае пан Бецалель вполне мог бы сделать исключение.
Глава 19
История пана Кабурека
Он сдержал слово и сразу после построения, на всякий случай спросив у командора разрешение покинуть казарму, отправился на Кампу. В гостиной дома водяного горели свечи, потрескивал огонь в очаге, и пан Кабурек сидел в кресле, вытянув к пламени ноги, с кружкой подогретого пива в руке. От кружки шёл сладковатый аромат липы.