Когда в терновнике некому петь
Шрифт:
– А что за икона?
Мама наклонилась, провела варежкой по сугробу и с трудом слепила рыхлый снежок:
– Об этом мы поговорим с ним завтра перед трапезой. Он сказал прийти к нему в тридцать первый кабинет на втором этаже братского корпуса. Составишь мне компанию?
– Ну уж нет.
Глеб забрал у нее снежок и кинул в черную бойницу стены.
– Не имею желания с ним общаться.
В воскресный полдень, когда после службы Глеб вернулся домой, мамы еще не было. Однако ж и засиделась она у Никодима. Что умного он может ей сказать? Нет, конечно, он
В замке защелкал ключ, и через несколько мгновений она уже трясла над ковром мокрую от снега шубу, от которой пахло зимним ветром и отсыревшим мехом. Глебу вдруг стало муторно на душе, и он озабоченно спросил:
– У тебя все в порядке?
– Да, отец Никодим обстоятельно рассказал мне о том, какую именно икону он хочет видеть. Потом мы пошли в ту церковку, прикинули размер доски, которую надо заказать... Но с этим уже все в порядке - я из монастыря заскочила в мастерскую и, представляешь, все удачно купила. Скоро привезут.
Она вдруг опустилась на стул и закрыла глаза.
– Тебе опять плохо?
У Глеба кольнуло сердце.
– Я думал, что после причастия тебе станет лучше.
– А мне было очень хорошо. И всю службу...
Она открыла глаза и слабо улыбнулась.
– Знаешь, я бы еще неделю назад не могла так долго стоять, а тут даже и не присела. Думаю, это отец Никодим мне помог. Он, мне кажется, обладает какой-то способностью вселять в людей силу, придавать им уверенность в себе и даже лечить словом.
– Да?
– Глеб постарался сказать это как можно более скептически.
– Трудно в это поверить. Хотя... Это не мое дело. Если он умудряется укреплять в душах веру, то, наверное, его личные качества никого не должны волновать...
– Что ты имеешь в виду?
Мама продолжала сидеть на стуле и крутила в руках мокрые варежки.
– Ты не доверяешь ему?
Глеб мысленно рассмеялся. О каком доверии может идти речь, если этот монах не соблюдает правил поведения в алтаре. Но с другой стороны... Имеет ли он - мальчишка-пономарь - право судить игумена, который некогда возглавлял огромный монастырь? Не гордыня ли это? Глеба передернуло от подозрения, что его помыслы могут быть греховны.
– Мам...
– он поднял воротник свитера и поежился.
– Я не знаю, что тебе сказать. Мне приятно слышать, что появился человек, который хочет помочь тебе выйти из депрессии. Если ему это удастся, я буду рад. Если нет... Ну... Значит, так угодно Богу.
Теперь ему резко захотелось уединиться. Он всей душой желал, чтобы маме стало лучше, но его умения убеждать не хватало на поддержание в ней оптимизма. Простые уговоры и увещевания на тему бренности существования не действовали - мама не могла прийти в себя после похорон деда. Что с этим делать, Глеб не знал. Ему оставалось лишь переживать за ее здоровье и ждать, когда время - профессиональный лекарь и чудотворец - сделает свое дело и даст ей свободу от воспоминаний и странной, непонятно откуда идущей слабости.
Он ушел в свою комнату и там в тишине и запахах старинных книг долго и горячо молился, чтобы случилось чудо, мама
Школьные будни тянулись скучной и ненавистной резиной. Уроки, учителя, одноклассники... Все это сворачивалось в гадкий жгут и душило, выкручивало руки и мотало нервы. Мама все дни была занята иконой, порой со счастливой улыбкой говорила о том, что в выходные пойдет в монастырь, перечитывала житие патриарха Тихона и вела себя почти как раньше, когда все были здоровы и счастливы.
Наконец наступила суббота, а вместе с ней радости и суматоха церковной жизни. В шесть утра Глеб уехал в монастырь и там самозабвенно отдался служению.
Казалось, все было как всегда. Суетился ризничий, бубнил главный пономарь, всем делал замечания благочинный... И лишь отец Никодим, на которого Глеб теперь смотрел с повышенным интересом, вел себя непривычно и странно.
– Как дела у мамы?
– спросил он, едва увидев Глеба в алтаре.
– Спасибо. Неплохо, - он настолько опешил, что ответил не так, как было принято в церковной среде.
– Она придет сегодня на службу?
– Никодим говорил тихо, чтобы никто не слышал, и, будто стесняясь чего-то, прятал руки под мантией.
– Собиралась. Хотела исповедоваться.
Глеб дернулся, чтобы уйти в пономарскую, но Никодим остановил его:
– Я кое-что принес.
Он отбросил назад полу мантии и протянул руку с намотанными на пухлые пальцы четками.
– Возьми, это тебе.
У Глеба перехватило дух. Четки?! Он мечтал об этом. Хотя нет, не мог даже мечтать. Нарушение правил было грехом, и он никогда не позволял себе ими пользоваться.
– Спасибо... Но... Мне же пока нельзя...
Он не мог отвести глаз от лохматого хвоста и тугих узелков.
Никодим улыбнулся:
– Ну я же игумен. Благословляю тебя на ношение четок и молитву с ними. Бери...
– Спасибо...
– выдавил из себя Глеб и, окончательно онемев, забрал подарок и ушел в галерею. Его немного удивила непонятно откуда родившаяся щедрость Никодима, но, вспомнив о том, что тот взял духовное шефство над мамой, Глеб решил не загружать себе голову ненужными мыслями и сосредоточился на увлекательной перепалке с Николаем о том, при каком патриархе дьяконы были в большем почете.
Ближе к середине службы он улучил момент, вышел в храм и, отыскав маму в очереди на исповедь, сказал, чтобы она не дожидалась его и ехала домой одна. Он давно уже хотел прогуляться с отцом Арсением по освещенному звездами некрополю, а сегодня выдалась как раз на удивление безоблачная погода.
Его желание осуществилось. Нарушая могильную тишину, ризничий хрустел сапогами по притоптанному снегу, торопливо, но складно рассказывал о похороненных вокруг героях наполеоновских сражений и вспоминал те времена, когда монастырь только-только перестал быть музеем и принял в свои объятья первых монахов. Глеб восторженно слушал его воркующий голос с едва заметным одесским выговором и почти не обращал внимания на укусы морозного ветра, который пытался испортить ему прогулку.