Когда в терновнике некому петь
Шрифт:
– Ты всерьез думала, что я буду лбом об пол биться и читать покаянные молитвы?
– сказал Никодим, когда они наконец смогли оторваться друг от друга.
– Да что ты знаешь о монашеской жизни?! Это не Средние века. Я не собираюсь лишать себя общения. Хватит сидеть тут взаперти и рисовать. Пойдем!
– Подожди. Мне надо переодеться.
Мама засуетилась возле зеркала, расчесывая непослушные кудри.
– Ну так поторопись. А я воды выпью.
Он снял пальто и прошел в кухню.
– Глеб!
– донеслось оттуда.
–
Отсиживаться в комнате теперь не имело смысла, и Глеб пошел на зов своего духовника. Оказалось, что тот одет по-граждански - в джинсы и рубашку. Еще никогда отец Никодим не казался ему столь смешным. Глупая, не прикрытая величественными одеяниями, пузатая фигурка, какая-то неуместная для штатского человека косматая рыжая борода, растрепанные волосы. Все это делало его похожим на рокера или фоторепортера.
Не успев поздороваться, Никодим схватился за сотовый:
– Кто-то звонит. Подожди, надо ответить, - Он зачем-то нажал кнопку громкой связи и начал разговор.
– Батюшка, здравствуйте!
– подобострастно просипел мужской голос.
– Простите, что отрываю. Вы, наверное, молитесь. Но мне ваш духовный совет нужен.
– Слушаю вас, уважаемый Константин.
Никодим подмигнул Глебу и, взяв чайник, плеснул себе воды в стакан.
– У меня сегодня сестра умерла. Что делать-то? Ведь пост, как поминки-то справлять?
– Главное - усердно молитесь. Читайте вечернее и утреннее правила. А поминки... Ну не готовьте мяса. И поскромнее, поскромнее.
В этот момент в кухню зашла мама, и Никодим, видимо не удержавшись, провел рукой по ее талии.
– И спиртного не надо. Постарайтесь воздерживаться. Все-таки Великий пост на дворе.
– Спасибо, батюшка!
– всхлипнул человек.
– Вы как свет в окне. С вами и горе переживать легче. Святой вы человек.
Попрощавшись, Никодим отключил телефон.
– Больные люди, - громко прокомментировал он разговор и залпом выпил воду.
– Собралась?
– Да.
Мама смотрела на карман, в который он спрятал телефонную трубку.
– Зачем ты так про него?
– Ты о чем?
– не понял Никодим.
– А! Этот? Да он болящий. Не обращай внимания. Пойдем скорее. До свидания, Глеб...
Дальнейшие дни принесли душевное равновесие. Мама почти каждый вечер уходила на свидания и из-за этого была в курсе всех закулисных дел обители. Она добросовестно рассказывала Глебу все, что ей выбалтывал в порыве откровенности Никодим, которому, судя по всему, до одури надоела монастырская жизнь. По ее словам, он не уставал жаловаться на неправильно выбранную профессию, глупых прихожан и изъяны русского православия. "Я спрашивала его, - говорила мама возмущенно, - почему он не уйдет из церкви, если все так плохо. Можно было бы работать, как когда-то давно, журналистом или преподавателем богословия. Но он лишь кричал, что никто никогда не
Все это было Глебу на руку. Благодаря маминой порочной связи он не просто добился всеобщего признания и так называемого продвижения по службе. Теперь он мог играть на потаенных струнах всей братии, тем самым укрепляя свои позиции и завоевывая всеобщую любовь. Он был удовлетворен и с каждым днем становился все увереннее в себе. Мама же, напротив, чувствовала себя хуже и хуже. Она много плакала, объясняя слезы расшатавшимися нервами, и корила себя за неправедный образ жизни.
– Почему ты с ним не расстанешься, если тебе так тяжело?
– спросил однажды Глеб после ее очередной истерики.
– Я не могу. Все так странно. Будто бы что-то черное поселилось в моей душе. И это нечто притягивает меня к Никодиму.
– Может, ты просто его любишь?
Она покачала головой:
– Я не люблю его, но признаюсь в обратном. Я презираю его, но вновь и вновь иду на свидание. Я падаю все ниже и ниже. И нет уже сил подняться.
Видимо, и у самого Никодима порой появлялись похожие мысли. Как-то раз, когда он сидел с мамой на кухне, до Глеба донесся их разговор.
– Я напрасно сегодня за тобой заехал. Ты останешься дома, и мы никуда не пойдем.
– Почему?
– Завтра я служу литургию.
– И что?
– ее голос звучал надрывно.
Никодим нервно закашлялся:
– После наших контактов... Понимаешь... Это метафизика... Я не могу подходить к святым дарам. Мне страшно. Я боюсь. Да, представь себе. Я мучаюсь постоянно, но не могу оторваться от тебя. Давай не будем встречаться перед тем, как я служу...
– Может, мы теперь расписание составим?
– мама зло расхохоталась.
– Если завтра службы нет, то можно и в такой позе, и в такой. А если есть, то будем друг друга за руку держать!
– Какая ты пошлая!
– Судя по звуку, он стукнул кулаком по столу.
– Есть в тебе что-то инфернальное. И иконы ты пишешь с изъяном, непрофессионально и как-то дьявольски. Да и вообще. Не человеческими руками сделана наша история, ох, не человеческими.
– Не переживай, - теперь она говорила сквозь слезы.
– Ты все равно не священник, а полуфабрикат. Так что и спрос с тебя невелик.
После этого Никодим уехал, чтобы на следующий день прийти снова и погрузиться в болото своей страсти.
Глеб до конца не понимал их терзаний. Он любил маму. Все больше любил, хоть и осуждал Никодима, который заменял ему несуществующего отца. Молился за них и за то, чтобы они могли жить праведно, но в то же время от всего сердца желал, чтобы эта связь не прерывалась.
Думая, что они оба впервые в своей жизни стали жертвами странных мистических обстоятельств, он считал их мучениками. Но даже узнав об ошибочности своих рассуждений, не перестал испытывать к своему заблудшему духовному отцу чувства сыновней любви.