Когда в терновнике некому петь
Шрифт:
А если?.. Хотя это совершенно невозможно. Но вдруг?.. Пробежавший по спине морозец заставил Глеба вздрогнуть. Может быть, Никодим решил просто ухлестнуть за мамой? Да. Нет. Хотя. Зачем он говорил о каких-то чувствах, которые его переполняют? Глеб отложил в сторону плеер и, соскочив с дивана, пошел в мамину комнату.
– Ты уже поговорила с тетей Ирой?
Он застал ее лежащей на кровати под ветхим бабушкиным пледом.
– Да, она передала тебе привет.
Мамин взгляд выражал усталость.
– Ну ясно...
Поняв, что ничего
Лучше немного подождать и понаблюдать, как будут развиваться события. Глядишь, и все станет более-менее понятно. Он сложил учебники, швырнул в рюкзак больно кольнувший его циркуль и решил, что лишь наблюдательность и внимание к деталям помогут ему распутать этот светско-монастырский узел.
Эсэмэска вывела маму из ровного состояния и заставила задрожать всем телом.
– Кто тебе пишет?
Глеб звякнул вилкой по краю тарелки и посмотрел на часы. Было десять вечера. Батюшка Никодим исключительно пунктуален.
– Мам! Это тетя Ира?
– Да. Мне надо поговорить с ней.
Она стремительно покинула кухню и исчезла в своей комнате.
Нельзя пропустить ни единого слова. Что он скажет ей сегодня? Опять песня? Или для разнообразия проповедь о грехах и моральном образе православной женщины? Глеб подкрался к неплотно прикрытой двери, уставился в щель и напряг слух. Однако мама воспользовалась наушниками, и вместо полноценного диалога он услышал лишь отрывистые реплики:
– Мы целый день перебрасывались эсэмэсками... Это что, допустимо?.. Я не понимаю намеков... И вот это.
Она достала мобильник и зачитала:
– "Хочу видеть тебя, но старый хрыч благочинный никого не выпускает из монастыря". Это тоже в порядке вещей?.. Да!?
Через пару секунд ее голос изменился и стал мягче:
– Не знаю... мне страшно... хотя... Знаешь, я не могу так больше... Я не понимаю полутонов... И эти разговоры в скайпе... От них только хуже... Нам надо увидеться... Нет! Не на исповеди, не в кабинете, а на нейтральной территории. Иначе я просто сойду с ума... Если не хочешь, то тогда к чему это все?.. Я не понимаю, не понимаю... У меня не укладывается в голове!.. Да, а почему нет? Именно сейчас. Подъезжай, позвони, и я выйду. Все. Я буду ждать.
Она бросила наушники на клавиатуру, встала и направилась к двери. Глеб еле успел вернуться на кухню и схватил кусок хлеба:
– Я тут решил варенья поесть.
Большая ложка утонула в банке с медом.
– То есть просто сладкого захотелось.
– Мне надо будет уйти ненадолго.
Не обратив на мед никакого внимания, мама взяла косметичку и стала краситься. Казалось, она пришла с мороза, так у нее пылало лицо и дрожали руки.
– Ты не жди, когда я вернусь, просто ложись спать, и все.
– А ты куда?
Глеб решил, что без этого вопроса мама может заподозрить его в излишней информированности.
– Я?
Черный карандаш нарисовал змею на ее верхнем веке.
–
Поскольку в полночь ее еще не было, Глеб помолился и лег спать. Утром будет понятно, чем закончилась эта встреча на высшем монастырском уровне.
За завтраком мама была странно улыбчива и неожиданно болтлива.
– Я подумала, что надо сегодня испечь какой-нибудь пирог или вкусные ватрушки...
– тараторила она, намазывая бутерброды шоколадным кремом.
– Ты чего больше хочешь? Может быть, корзиночки? Или крутяшечки, такие, как раньше бабушка пекла?
– Мне все равно.
Глеб злился, потому что она ничего ему не рассказывала.
Как заставить ее быть откровенной? Спросить прямо? Но о чем? Где и с кем она была ночью? Что она там делала? А кстати, что она там могла делать? Никодим, конечно, не образец праведности, но все-таки монах. Поэтому маловероятно, что их встреча закончилась чем-то плотским. Наверное, поболтали, сидя в его игуменском "форде", да и разошлись.
– Сынок, я сегодня вечером поеду в гости, - мама прервала его раздумья неожиданным признанием.
– Меня отец Никодим пригласил.
– Куда он тебя пригласил?!
– Неловко схваченный нож полоснул Глеба по пальцу.
Мама ловко выудила из аптечки пластырь и протянула ему бежевую полоску.
– Прокатиться по городу.
– Ааа...
Не найдя, что сказать, Глеб потер палец и стал мешать уже растворенный в чае сахар.
Теперь она не скрывает, что идет на встречу с Никодимом. И почему она перестала сочинять сказки про тетю Иру? Значит, нет ничего предосудительного в том, чем они занимаются? Просто дружеские посиделки. Скорее всего, он рассказал ей пару анекдотов, преподнес под новым соусом новости мирового масштаба, как он это обычно делает, да и все. Больше ничего особенного...
Почти потеряв интерес к этой истории, Глеб закончил завтрак и ушел в школу. Но поздно вечером, когда стрелки часов нацелились на витиеватую римскую XII, сюжет с отцом Никодимом приобрел новый поворот. Среагировав на знакомое щелканье дверного замка, Глеб вышел в прихожую.
– Привет, мам, ты чего такая?
Он удивленно рассматривал ее глаза с черными кругами расплывшейся туши.
– В снегопад попала?
– Попала.
Она посмотрела на него с каким-то то ли вызовом, то ли, напротив, смущением.
– Попала. Только не в снегопад. А гораздо хуже.
Она медленно сняла шубу, шапку. Потом так же медленно бросила все это на пол. И вдруг рухнула в меховую кучу и стала безудержно рыдать. Она задыхалась, щипала тонкий мех, пыталась говорить что-то сквозь приливы истерики. Наконец, видимо, устав от самой себя, она затихла, положив голову возле обувных щеток, и прошептала:
– Дай мне воды.
Напуганный увиденным, Глеб побежал на кухню, плеснул в попавшуюся на глаза чашку минералки и вернулся в коридор.