Когда я уйду
Шрифт:
– Только что вернулась со смены, – говорит она. И теперь, когда мои глаза немного привыкли к темноте, я вижу блестящий мотоцикл, пристегнутый к перилам крыльца. – Должно быть, забыла включить свет. Утром спешила на смену, потому что мама позвонила и как стала болтать! Говорит, говорит, говорит, и отделаться невозможно. Наконец я сказала, что мне нужно на работу. Так она трещала еще десять минут или даже больше. К счастью, босса не было в офисе, когда я наконец добралась до участка.
Я рассматриваю ее мундир – выданные правительством синие широкие штаны, черные туфли, серая куртка на пуговицах с короткими рукавами и матерчатым прямоугольником
Талию стягивает ремень, и Сэмми выглядит как серый с синим снеговик: три шара нагромождены друг на друга, и получилась этакая снежная баба. Сэмми – коп, то есть моторизованный коп. Не знаю, означает ли это «полноправный офицер полиции» или только младший, вроде каб-скаута [9] , который еще не произведен в бойскауты?
У меня никогда не хватало смелости спросить. Большую часть времени она проводит, штрафуя пьяных студентов и задерживая, если они оказываются несовершеннолетними. Я однажды спросила, надевала ли она на кого-то наручники и как отвозит студентов в участок. Она ответила, что вызывает патрульную машину, но я живо представила, как она каким-то образом приковывает захмелевших юнцов наручниками к рулю мотоцикла и с радостью везет к месту заточения. И этот комический образ застрял в памяти.
9
Бойскаут младшей возрастной группы.
– У тебя собирается компания на этот уик-энд? – спрашивает она, глядя на пластиковые пакеты, едва не вываливающиеся из моего открытого багажника.
– Нет.
Я рассматриваю свои покупки и не могу вспомнить ни единой. Словно я была на амбиене и ходила по магазину во сне. Поэтому я пытаюсь найти объяснение.
– Пошла в магазин без списка.
И тут до меня доходит, что раньше я никогда не ездила за покупками без листка бумаги, диктующего, что должна купить. Никогда.
И этот крохотный мятеж приводит меня в восторг.
– Вот как, – кивает она. – Я делаю те же ошибки, когда покупаю продукты голодная, что, похоже, случается каждый раз, когда я туда еду. Пончики, жареную курицу, эти крендельки на арахисовом масле… Покупаю все, что на глаза попадется.
Она обводит рукой свою пышную фигуру и широко улыбается.
– Что очевидно.
Сэмми часто говорит о своей полноте, словно еще пухлым ребенком на игровой площадке усвоила, что искусство выживания зависит от того, кто первым нанесет удар. Обычно ее самоуничижение заставляет меня ежиться. Я никогда не знаю, что ответить. Может, рассмеяться вместе с ней? Начать разуверять? Я часто меняю тему, чтобы избавиться от неловкости.
Сегодня же просто отвечаю ей улыбкой.
– Значит, я нарушила два основных правила покупки продуктов.
Она цепляется большим пальцем за пояс брюк и оттягивает, пытаясь поправить: для нее это такой же привычный жест, как для меня – приглаживать волосы.
– Я помогу тебе их занести, – говорит она. Ее пальцы-сосиски уже подхватывают пакеты.
– Знаешь, я слышала, как что-то скреблось у стены этой ночью…
Я хватаю несколько пакетов и веду Сэмми к заднему крыльцу, пока она пространно излагает историю насчет летучих белок. По крайней мере, мне кажется, что она сказала именно это. Но я почти не обращаю внимания на ее слова.
Ставлю
Стоит мне открыть дверь, как со ступенек скатывается меховой комок.
Сэмми прерывает свое повествование, чтобы заметить:
– Трехногий малыш, а какой проворный… – после чего продолжает историю. Пронзительный визг несется из гостиной. Я кладу продукты на стойку и ищу в сумке морковь, которую положила туда утром и забыла съесть. Захожу в гостиную и сую морковь сквозь прутья клетки Герти. Знаю, что грубо веду себя по отношению к Сэмми, но осознание этого не вяжется с соответствующими эмоциями.
– Ну вот, девочка, – воркую я. – Я купила тебе еще и огурцов. Твоих любимых.
Заглушив ее визг едой, я облегченно вздыхаю. В доме становится тихо. И сколько я выдержу вот так, не издавая ни звука? Может, Сэмми просто уйдет. Может, уже ушла.
Но когда я возвращаюсь на кухню, Сэмми вваливается в дверь с новым грузом пакетов. За ней бежит Бенни. Она, кажется, не обиделась на мои дурные манеры и продолжает свой рассказ, возможно, с того места, где прервалась. Приходится еще дважды ходить за всем, что лежит в моем багажнике, и пакеты покрывают весь пол и стойку.
– А потом специалист по борьбе с грызунами сказал – представь только – что они вовсе не летают. Не как летучие мыши и все такое. У них нет крыльев и всего такого. Они планируют. Их следовало называть планирующими белками, а я ответила, что мне плевать, как они называются, я просто не желаю видеть их в своем доме, понимаешь?
Ее глубокий утробный смех заставляет приподняться уголки моего рта. Я как собака Павлова. Кто-то смеется. Я улыбаюсь в ответ.
Но Сэмми не замечает моей реакции и принимается разгружать пакеты, открывать шкафы, кладовую, холодильник, размещает продукты в том порядке, в котором считает нужным.
Я беру коробку сырных крекеров из пакета на стойке. Неестественно оранжевые крекеры на красном фоне коробки так и манят. Когда-то я их любила. Я просовываю палец под наклейку на крышке коробки и открываю пластиковый пакет внутри. Стою посреди кухни и ем один крекер за другим, пока Сэмми деловито разбирает продукты.
– Не понимаю, как ты можешь есть все это и оставаться тощей, – говорит она. Я вижу, что она держит пачку печенья «Орео» и баллончик со взбитыми сливками – любимый перекус Кейли. Она ест все это вместе. Я по меньшей мере миллион раз наблюдала, как она осторожно украшает сливками каждое печенье и набивает живот, и морщила нос при виде лакомства, сплошь состоящего из углеводов и химических пищевых добавок.
– Я много хожу, – объясняю я. Следовало бы добавить, что я обычно не ем этого. Не хочу, чтобы она считала меня одной из тех, кто гордо откидывает волосы назад и объявляет: «У меня просто хорошие гены».
Вместо этого я добавляю:
– И занимаюсь йогой.
Сэмми словно читает мои мысли:
– Должно быть, генетика.
Кладет «Орео» на полку в кладовой и дергает себя за пояс брюк.
– Потому что я езжу на байке каждый день и не сбросила ни фунта.
Я начинаю хрустеть очередным крекером и делаю вид, будто задумалась над ее словами. Но на самом деле смотрю на ее груди и думаю, что они похожи на две пышные подушки, а живот – на облако.