Когда жизнь на виду
Шрифт:
Мы с Рудиком сидим в засаде в ожидании гостей в соседнюю комнату. Пока закрытую. Корольков суетится, наводя чистоту, а я, покуривая, выглядываю в окно.
— Где у тебя бритва? — спрашиваю я хозяина.
— В нижнем ящике стола, — отвечает он, роясь во встроенном шкафу среди одежды.
— А зеркало где?
— Там же. Оно тебе ни к чему. Ты мимо своего лица и так не промахнешься.
Я смотрюсь в зеркало. Лицо как лицо, не шире, чем у других. Разве что немного усталости, но это поправимо. Если смотреть в
— Руди, ты себе нравишься? — спрашиваю я, включая бритву.
— Не задавай идиотских вопросов, — отвечает Корольков, достает свой кассетный магнитофончик и начинает возиться с ним. Я забыл сказать, что у Рудика есть еще японский магнитофон, который, как может, скрашивает ему жизнь.
— Я почему спрашиваю. Зачем ты содержишь бритву. Ты ее продай. Тебе ведь и брить-то нечего, разве что два пятна на щеках.
Рудик смеется и смотрит на меня каким-то свежим взглядом, как на неожиданность.
— Серега, ты жениться собираешься?
— Не задавай идиотских вопросов, — отвечаю я.— А собственно, почему это тебя волнует? Ты что, хочешь развалить коллектив?
— Я себе срок наметил: как кто-нибудь из наших женится, так я домой еду.
— Мне кажется, это будет не скоро.
— Да и я тоже пока не спешу.
— Нет, Руди. У тебя была какая-то другая мысль, когда ты задавал мне этот вопрос.
— Никакой у меня мысли не было.
— Обстановка у нас сегодня… подозрительная. Дай мне одеколон, он у тебя водится?
— Вон на окне.
Я подхожу к окну и внезапно вижу идущих к дому Вику и Ильина. Никто никого за собой не тянет, идут, как все другие, ничего особенного.
— Закрывай дверь, — говорю я, — посидим в тишине.
Рудик закрывает дверь, садится на кровать и закуривает.
— В такой безвкусной ситуации я еще не был, — замечает он с горечью. — Если бы не вы…
— Это, между прочим, и твоя идея тоже, — я себя чувствую не в своей тарелке, как и Корольков.
Мы слышим стук входной двери, негромкий разговор и стук двери Незвановых. Затем минут десять Вика бегает из кухни в комнату и наступает тишина.
— Вот идиот, — мучается Рудик, — лучше бы я был на его месте.
— Ладно, пойдем, — предлагаю я. Мне хочется добавить, что со шпаной воевать — одна специфика, здесь другая, но я сдерживаюсь. Мы тихо выходим и, хлопая входной дверью, шумно вваливаемся в прихожую.
— Оказывается, и хозяйка уже дома, — громко, но через силу басит Корольков.
Дверь Незвановых сразу открывается, появляется маленькая хозяйка и останавливается в ожидании. Вика сначала настороженно смотрит на нас, затем бледные тона на лице сменяются розовыми. Ей кажется, что она неподвижно стоит и улыбается, но мы-то видим, что она вся в движении и звуке, как задетая скрипичная струна.
Я спешу поздороваться за руку, подхожу к дверям и, естественно, замечаю в комнате гостя. Кивком головы я подтверждаю свое стопроцентное зрение, которое, правда, устраивает не всех.
— Поздравьте вашего горячо любимого соседа, Вика. Он сегодня именинник, — говорю я и показываю на Королькова. Тот, как и полагается, смущен.
— Ой, Рудольф Васильевич, я так рада, — сияет Вика и пожимает Рудику руку. — Мне всегда так везет с соседями, — восклицает она и сплевывает символически через левое плечо три раза. Корольков, очевидно, вспомнив свою миссию, на какое-то время деревенеет.
— Спасибо, Вика, спасибо! — Рудик берет себя в руки. — С некоторых пор в отношении меня более уместны соболезнования. Вот тебя будут поздравлять вечно.
Вика счастливо смеется. Она, кажется, действительно рада нас видеть.
— Мы… примкнем к вашей компании, если вы не против, — предлагаю я под комплимент.
— Конечно, что за разговор, — говорит Вика по инерции, затем секунду думает и машет рукой.
Мы с Корольковым бесцеремонно входим. Рудик ставит на стол бутылку сухого вина, а я здороваюсь с Ильиным, насколько я помню, Виктором Назаровичем, за руку. Ильин протягивает руку, затем отводит ее обратно, и я, не рассчитав, жму ее, униженно вытянувшись через весь стол. Такого со мной еще не проделывали, думаю я с холодным бешенством.
Рудик манкирует процесс приветствия, и Ильину остается только причесаться пятерней.
— Именины… — смиряясь говорит Ильин. — Так сколько вам?
— За сорок, — лаконично сообщает Корольков и смотрит открыто и ясно на начальника отдела. Тот быстро переводит взгляд на Вику.
Ильин — мужчина тяжелый, как камень, и ничего хорошего я в нем не нахожу, кроме аккуратности в движениях и в выборе слов. Какая-то угнетающая общительность удава с длинными изматывающими восточными паузами. Куда там бедной Вике ему противостоять. Она, вон, сидит и прячет радостные глазенки от своего «любимого». Ильин, по слухам, даже остряк. Но я так уразумеваю, что когда от человека ничего не ждешь, любая сколько-нибудь приемлемая мысль воспринимается как неожиданная.
Зная Королькова, я уже кожей чую его здоровую злость и ясную холодность ума. Они с Ильиным несопоставимы, как акула с бульдозером, и во мне шевелится корыстное чувство интереса.
Мы выпиваем за здоровье «именинника» и закусываем котлетами и фруктами. Ильин время от времени поглядывает на Вику, но та пока ни к кому не приближается, держась стороны.
— Ты у Орлова работаешь? А ты у Панкратова? — спрашивает нас с Корольковым Ильин.
— Совершенно верно, — отвечаю я с некоторым удивлением.