Когда жизнь на виду

Шабанов Владимир Александрович

Вдруг появляется Вика с сигаретой. Я подношу ей спичку, она прикуривает и становится со мной совсем близко. Этот смущающий меня жест я рассматриваю как разрешение на некоторую откровенность.

— Не смотри на меня так, — просит она, глядя в окно.

— Как?

— Изучающе.

— Почему бы и нет. Мы ведь почти не знаем друг друга.

— Мне кажется, что дело не совсем в этом.

— Отважная ты женщина, Вика. А вдруг я тебя неправильно пойму? Или пойму так, как мне хочется?

— Не надо, — говорит она, глотая дым. Курит она неумело, но очень старается. —

А то я сейчас заплачу. Кто бы знал, как я устала.

Она стоит все так же близко, и я решаюсь.

— Не нравится мне твой упырь, — говорю я. — Все купить да прижать норовит. Большой практик.

Вика на секунду замирает, затем расслабляется, как будто ее разморозили, и тихо смеется.

— Он сильный… — все-таки говорит она, хотя и не очень уверенно.

— Он грязноват для тебя и вряд ли его уже отмоешь. Его нужно обстукивать, — расхожусь я совсем по-мальчишески, но тут же жалею о сказанном. Можно и поумнее что-нибудь сообразить.

В кухню первым входит Ильин, а за ним Корольков. Вика удаляется к себе, а начальник смотрит на меня подозрительно.

— Я никак не пойму, что вы от меня хотите, — говорит Ильин Рудику, прикуривая.

Корольков закрывает дверь на кухню.

— Вы сейчас берете свой портфель и идете домой. И чтобы рядом с этой женщиной, а тем более в этой квартире мы вас больше не видели.

— Ах, вот что… А вам не кажется…

— Предупреждаю сразу: вы у нас как на ладони. В противном случае мы откладываем все дела и занимаемся только вами.

— Кто это — мы?

— Неважно.

— Знаете что… — начинает Ильин, но Рудик глядит на него с такой лютой ненавистью, что тот как-то сникает и зябко водит плечами. Я так думаю, что Вика тут уже ни при чем. За то, что мы испытали, сидя «в засаде», Ильину придется расплатиться.

— Принеси ему портфель, — зло командует Корольков.

Я иду за портфелем. Вика никак не реагирует.

— Пошел вон!

Чудеса. Корольков просто смотрит на Ильина и все. Но тот начинает делать такие непроизвольные движения, что я получаю полное удовольствие. Наконец, Виктор Назарович берет портфель и, потея с непривычки, молча уходит.

Корольков, остывая, идет к себе. Не знал я, что Рудик может так взвинтиться, как черт из преисподней выглядывал.

— А зачем я тебе нужен был?

— Ты же слышал, как он любит юридическую чистоту, — зло ответил Корольков.

— Действительно, так оно надежнее, — соглашаюсь я. — Но довольно рычать. Проехали.

Через десять минут к нам стучится маленькая хозяйка. Она сначала улыбается, затем горько, по-детски, плачет и трет глаза ладошками. Тут мы уже бессильны.

Попутных машин, кажется, не будет. Я оборачиваюсь, прислушиваюсь, напрягаю зрение — все напрасно. Во мне просыпается какое-то неприятное чувство, сродни легкому отчаянию. Но я его давлю. В зародыше. Надо полагаться только на самого себя, а удача — это дело случайное.

Куда я иду? Зачем? Эти вопросы либо удваивают силы, либо ополовинивают. Если толком не можешь ответить на них, можно организовать самообман и внушить в него веру. Когда устаешь

от одной иллюзии, создаешь другую, и, как ни странно, эти мыльные пузыри способны, служить подспорьем. К примеру, приятно решить, что там, куда я иду, меня ждут. Или, что одним разом я уничтожу в себе все ненужное, сколько его ни есть: рыхлое, шаткое, неуверенное. Приятно ласкать себя сознанием решаемой сверхзадачи, за которую вот-вот на твои уши ляжет прозрачный нимб.

Нет. Все это нужно выбросить по дороге. От сложностей уже с души воротит. Только упрощаться. От этого человек становится способным на большее. У тебя в Каменогорске есть неотложные дела, и их нужно сделать. Вот и все.

В детстве, когда был жив отец, он иногда рассказывал про свои фронтовые годы. Как-то так получилось, что в критические минуты я непроизвольно ищу параллель в боевой юности отца. Мне нужна эта параллель, чтобы сквозь нее увидеть себя. Вот сейчас из его рассказов мне вспоминается такой эпизод: на вывороченных из земли немецких противотанковых минах, еще не обезвреженных, отбивают чечетку наши отчаянные бойцы. Я-то знаю, что риска за этим лихачеством никакого — мина срабатывает на вес танка, — и все же, сколько смысла было в их бесшабашности.

Независимых людей сейчас нет, бормочу я про себя. Все мы зависим друг от друга, не в том, так в другом. Зря я уповал на свой «пролетарский статус» и радовался неуязвимости. Подтверждение этому сидит напротив, и фамилия его Валтурин. Звать Семеном. У него выцветшие глаза, подпираемые пухлыми мешками, и тошнотворная доброта чередуется с крайним раздражением.

Я видел его мельком несколько раз и знал, что он живет в соседнем общежитии, принадлежащем тоже нашей фирме. Знания мои, к сожалению, расширились, и я оповещен о том, что он работает старшим инженером этажом ниже лаборатории Капленка и переселен в нашу комнату.

Жили мы вдвоем с Олегом Макаровым. Жили спокойно, в мире и дружбе. Вижу я Олега не часто: работает он в городе, а в выходные его полностью поглощает рыбалка и охота. Да и не только в выходные. Для него эти занятия не сезонные. Труд Сабанеева о рыбной ловле для Макарова устав, библия, путеводитель по жизни. Книга проработана с заметками на полях.

После подселения к нам Валтурина Олег ходил справляться о причинах этого акта и узнал, что был приказ о расформировании неблагополучных квартир и расселении жильцов в более здоровую атмосферу. После выхода приказа все, однако, осталось на своих местах, переселили только Валтурина и успокоились.

Все это показалось мне очень странным. Я настойчиво склоняюсь к мысли, что сделано все «с подачи» Ильина. Ну, что же, в некотором смысле приятно. Надо же, снизошел до борьбы со мной! Но что же он хочет? Лучше всего, чтобы я исчез. Но уволиться-то я не могу — молодой специалист. Мы с Валтуриным нежелательные для Ильина фигуры, правда, по разным причинам, и расчет может быть прост. Либо мы уничтожим друг друга, либо кто-нибудь станет продолжением другого. Любопытно.

Я лежу на своей кровати и просматриваю старый журнал. Семен сидит за столом.