Кого за смертью посылать

Успенский Михаил Глебович

Мара задрал подол длинной рубахи, поглядел на свежую дырку в атласных штанах и схватился за голову. Цыганки окружили его, оттеснив богатыря, залопотали.

«Дело сделано», — сказал себе Жихарь и отдалился за ограду, но красную рубаху из виду не выпускал.

Через какое-то время он увидел, что Мара схватил за рукав купца в полосатом одеянии и с повязкой на голове. Цыган показывал на коня, махал руками.

Купец долго не понимал, в чем дело, а когда понял, запрыгал от нежданной удачи. Чего уж там ему Мара наплел, как сумел объяснить внезапную продажу себе в убыток драгоценного

жеребца — слышно не было. Били по рукам, передавали поводья…

Цыган с пестрьм своим и шумным окружением споро собрался и подался прочь, оглядываясь на курицу с песиком.

Налим лизнул купца в ухо и тоже стал обнюхивать.

Жихарь запрыгал на босой ноге к новому коневладельцу:

— Дяденька, дяденька!

Снова в той же последовательности стали появляться ворон, песик, нетопырь, курица и незаметные под ногами, но острозубые мыши. У богатыря даже нашлись и бесплатные помощники из тех, кто заявился на ярмарку просто поглазеть.

Они тоже знали множество смертоносных примет. Купец, у которого, оказывается, в далеком Чуроканде и вправду поздно зацвел персиковый сад, быстро раскаялся в своей опрометчивой покупке и начал высматривать, кому бы сбагрить такого неудобного коня…

Дальше Жихарю и вмешиваться не пришлось — доброхотов было навалом. Он приглядывал издали. Пернатые и четвероногие участники заговора честно отрабатывали обещанную награду. Налим то и дело переходил из рук в руки, всякий раз стремительно теряя цену (хотя каждая сделка и отслеживалась Полелюевыми помощниками, неукоснительно собиравшими все скудеющий налог), и богатырь всякий раз опасался, что нарвется Налим на такого покупателя, который не верит ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай.

Такового, к счастью, не обнаружилось.

Последним владельцем Налима стал совсем молодой парнишка из степняков. Он растерянно оглядывался и всхлипывал, поскольку степняцкие приметы, за небольшим исключением, совпадают с лесными. На приобретенного коня он смотрел с ужасом, ожидая немедленной кончины.

— Не плачь, сынок, — великодушно сказал богатырь. — Я тебе найду покупателя.

И повел Налима вместе с плачущим степняком на постоялый двор.

Ярмарочный староста, водяник и Колобок сидели за столом, спорили о чем-то.

Колобок, впрочем, сидел на столе, свесив ножки в новеньких лапоточках.

Юному степняку предложили цену вдвое больше той, что заплатил он сам, так что придраться Полелюй ни к чему не смог, хоть и старался. Добрый Жихарь даже заплатил за парнишку налог с продаж. Полелюй тряс головой, отгоняя наваждение.

— Не головой тряси, а мошной, — тихонько сказал богатырь. — Мы уж, так и быть, про заклад никому говорить не будем, чтобы тебя не позорить, а свидетели, небось, твои люди — не проболтаются…

— Хоть половину уступите, — попросил Полелюй. — Иначе расстанемся врагами…

— Прежде надо было глядеть, — сурово сказал Колобок.

В конце концов сошлись на трети заклада. Староста и тому был рад.

— Ты, конечно, нам на обратном пути устроишь засаду, — сказал Мутило. — Я тебя знаю. Так лучше побереги людей…

— Да как вы на меня подумать могли! — вскричал Полелюй. — Да я за столько лет! Да вы! Да я!

— Мировую, —

подвел всему итог богатырь.

…На мировую он расщедрился — благо было с чего. Люди на ярмарке удивлялись, что староста среди бела дня перестал надзирать за торгом и сидит в кабаке, словно все прочие, поедая копченого гуся и запивая его ковшами вина и зимнего пива.

Отсутствием Полелюя немедленно воспользовались злодеи, потому что с улицы в кабак стали доноситься возмущенные вопли:

— На море на океане на острове на Буяне стоит железный сундук, а в железном сундуке лежат ножи булатные! Подите вы, ножи булатные, к такому и сякому вору, рубите его тело, колите его сердце, чтобы он, вор, воротил покражу купца Злыдаря, чтобы он не утаил ни синя пороха, а выдал бы все сполна.

Будь ты, вор, проклят моим сильным заговором в землю преисподнюю, за горы Араратские, в смолу кипучую, в золу горючую, в тину болотную, в плотину мельничную, в дом бездонный, в кувшин банный! Будь прибит к притолоке осиновым колом, иссушен суше травы, заморожен пуще льда! Окривей, охромей, ошалей, одеревяней, одурей, обезручей, оголодай, отощай, в грязи валяйся, с людьми не смыкайся и не своей смертию умри!

Крепкий был заговор — такой, что даже людям, не имевшим ни малейшего касательства к покраже, стало не по себе. Каково же тогда приходилось вору?

— Разберутся! — махнул рукой Полелюй и снова начал втолковывать Жихарю насчет каких-то неведомых прямых поставок, от которых Многоборью случится немалая прибыль.

— Хватит о делах! — подал голос Колобок. В пище он и вправду не нуждался, зато вино, оказывается, мог употреблять не хуже человека или водяника. — Выпить вина — прибавить ума…

— Куда тебе еще прибавлять, — сказал Мутило. — И так уже поперек глазу пальца не видишь.

— Нонсенс, абсурд, реникса! — заругался Колобок. — Я на бражке мешан, на крепком меду ставлен!

— Попей, попей — увидишь чертей, — пообещал богатырь.

— Я вас и так вижу который день, — сказал Гомункул. — Всех шестерых.

— Вот сколь светел стал! — изумился Жихарь. — И с чего бы?

— А с того, что лишь дурацкую голову хмель не берет! — не растерялся Колобок. Потом обхватил толстые щеки лапками и затянул:

Вы не вейтесь, враждебные вихри, Над моею больной головой! Не гнетите, о темные силы, Вы так злобно народ трудовой! Над седою равниною моря Ветер тучи собрать норовит, Но певец, со стихиею споря, Всех утешит и оздоровит! Эту песню, подобную стону, Я не с бухты-барахты сложил: Наблюдал я пучину бездонну, На вершинах, случалося, жил. Но в какой стороне я ни буду, Не остануся я в стороне: Помогу угнетенному люду, Он заплачет еще обо мне!