Коготь Хоруса
Шрифт:
Последний из них менее горяч. Он целится в меня из болтера. Я хочу сказать ему, что он глупец, что это он и его легион во всем виноваты. Хочу сказать, что мы не грешники и что те силы, которые мы призываем, — силы, за использование которых нас судили и приговорили, — мы применяем сейчас в борьбе за выживание. Разоряя Просперо, Космические Волки не оставили нам иного выбора, кроме как совершить то самое преступление, за которое они нас карают.
Он стреляет прежде, чем я успеваю заговорить. Смертельный снаряд не убивает — его отбивает в сторону от моей головы инстинктивная вспышка телекинеза. Этого
Дыхание, исходящее из его улыбающегося грязного рта, затуманивает мои глазные линзы. Он злобно смотрит на меня сверху вниз: волчий взгляд и человеческая ухмылка. Предупреждения на ретинальном дисплее вопят о повреждениях, которые его нож наносит моим внутренностям. Раны в животе ужасны. Из разрезанных кишок будут сочиться яд и всякая дрянь. В конечном счете они настолько загрязнят здоровую плоть и кровь, что наша генетически усовершенствованная физиология уже не сможет восстановить организм.
— Предатель, — выдыхает Волк, обращаясь ко мне. — Грязный. Предатель.
Первая порция крови поднимается по горлу, льется с губ, стекает по щекам и скапливается внутри шлема. Это лишает меня возможности отвечать иначе как натужным бульканьем.
Абаддон все еще стоит рядом. Я чувствую его, хотя и не вижу. Какое-то мгновение в кровавом отчаянии я раздумываю, не потребовать ли от него помощи. При одной мысли об этом мои булькающие проклятия сменяются ухмылкой.
Я не удосуживаюсь вытащить нож. Моя рука бьет Волка в висок — не для того, чтобы пробить череп, но я захватываю целую пригоршню его длинных сальных волос. Те отделяются со звуком рвущейся бумаги. Он рычит, забрызгивая мои глазные линзы свежей слюной, но его вес продолжает давить на меня с сокрушительной силой. Удар кулаком в голову ничего не дает. И еще один. И еще.
На четвертом я стискиваю его череп сбоку и погружаю большой палец ему в левый глаз. Влажный хруст — самый приятный звук из всех, что мне доводилось слышать. Волк не кричит и никак не демонстрирует, что ему больно, только свирепая гримаса стекленеет.
Его череп тихо трещит, а затем более громко хрустит. Я рукой разламываю его голову на части, а он отказывается даже признавать это, совсем как бешеная собака, сомкнувшая челюсти на добыче. Он вспарывает меня от паха до грудины, еще больше крови хлещет из горла и течет изо рта. Боль — словно от кислоты, молнии и огня, но это ничто в сравнении с ужасным, болезненным позором беспомощности.
Зрение мутится, в глазах краснеет от крови. Одноглазый смеющийся Волк продолжает резать. В мой шлем натекает все больше крови. Она плещет на лицо, горячая, словно кипящая вода. Меня окутывает тошнотворный покров усталости, рука разжимается и падает обратно в пыль.
Костяшки моих
Мне требуется три попытки, прежде чем я достаточно уверенно сжимаю рукоять и трясущимися пальцами запихиваю Волку в рот ствол его собственного оружия. Оно ломает ему зубы по пути внутрь и вышибает затылок, выходя наружу.
Теперь на меня навалился мертвец. Я спихиваю с себя труп, вытаскиваю клинок из своего живота и стаскиваю шлем, чтобы с плеском слить кровь на мрамор проспекта подо мной. Боль проходит по моему телу в такт биению сердец.
— Как долго ты оставался на земле? — интересуется Абаддон.
— Недолго. — Я уже пробую двигаться, доверив генам легионера справиться с распоровшей кишки раной.
Импульс психической стимуляции запускает процесс в ускоренном темпе, заставляя плоть рубцеваться и срастаться быстрее.
— Разве ты не сражался с чемпионом Шестого легиона в этот день? — спрашивает Абаддон.
Он следует за мной по проспекту. Золотистые глаза лучатся весельем при виде моей ковыляющей походки.
Я киваю.
— Аярик Рожденный-из-Огня. Он скоро меня найдет. Очень скоро.
— И как же ты победил его с такими ранами?
Рассеянность и боль не дают мне ответить. Чтобы затянуть раны, необходима концентрация.
Не знаю, сколько времени проходит до того, как раздается крик. От него моя кровь стынет сейчас точно так же, как в тот далекий день. Никаких слов, никаких угроз, никаких обещаний. Только воющий вопль, исторгаемый глоткой воина, который требует от врагов поединка.
Я медленно оборачиваюсь. Теперь все мое тело состоит из боли и ран, которые однажды станут шрамами. Передо мной стоит боец с топором: воин, исполненный низменного благородства и закутанный в плащ из белого меха, потемневший от дыма.
Рядом с ним шагает пегий волк, шкура которого вразнобой делится на бурые и серые участки. Пасть покрыта розоватой пеной. С клыков капает красная жидкость. Тварь размером с жеребца. Даже отсюда я чую, что ее дыхание смердит кровью. Знакомой кровью. Кровью моих братьев и невинных жителей Тизки.
По непонятной мне причине я просто произношу: «Изыди». Думаю, это лучшее, на что способен мой изможденный разум. Рана в живот — не первое полученное мной за сегодня ранение, лишь самое серьезное. Я сомневаюсь, что в моем теле осталось достаточно крови, чтобы наполнить череп, из каких пьет VI легион.
Волчий лорд подходит ближе. Нет, он крадется столь же плавно и свирепо, как зверь рядом с ним. Топор в его руках — по-настоящему прекрасная реликвия. Какое-то томительное, очень томительное мгновение я думаю, что есть смерти и хуже, чем та, которую несет этот клинок.
А затем он совершает ошибку, которая стоит ему жизни.
— Я — Аярик Рожденный-из-Огня, — произносит он. — Моя секира жаждет крови предателей.
Искалеченный или нет, но я выпрямляюсь. Языку фенрисийца плохо дается готик, но это не уменьшает значимость слов, а добавляет им мрачной поэтичности. Мне всегда нравилось их наречие. Слышать, как говорит фенрисиец, — все равно что слышать, как исполняющий саги поэт угрожает перерезать тебе горло.
— Я — Искандар Хайон, рожденный на планете, которую вы убиваете. И я не предатель.