Кольца Джудекки
Шрифт:
Так бы и лежать, а еще лучше опять прижмурится и не глядеть, не ощущать, не осознавать, отгородится. Но над головой прогудело:
– Да че же вы все каменюку щупаете? Нет, чтобы сразу спросить: где мол, что мол?
Нет, каменюку лапают, будто она ответит. Однако вставай, добрый человек, на спрос пойдем. Тока ты не беги. А то бывает, подхватится проявленец и - бежать. А че у нас бегать? Некуда тута. Попадешь в Игнатовку или, хуже того, в Крюковку. А там - ой-ей! У нас поспрашивают, да отпустят. А там…
Байкер-металлист гудел спокойно, даже участливо:
Раздвоившись, сознанием на созерцание древнеримского артефакта и вербальный контакт, Илья чуть успокоился и решил обернуться.
Хрена вам - байкер! Латник-колъчужник. На куртке кованые бляхи, в руках копье.
Бородища до глаз. Глазки маленькие, хитроватые, но сочувственные - Где я?
– язык заплетался, руки, на которые попытался опереться, дрожали. Илья на всякий случай привалился к плите, после чего, повторил более внятно:
– Где я?
– Город Дит.
– Тот самый?
– Тот не тот, не ведаю. Называется так. А что, почему - неизвестно. Назвали и ладно. Ты идти-то можешь? А то некоторые с увечьями пребывают. Рука, там, нога, голова…
Илья ощупал себя. Вроде ничего не болит. Не болит? А как же борт грузовика?
Всмятку должен был растереть, в кровавый мазок по штукатурке. Однако, голова, руки, ноги на месте. Он пополз вверх, опираясь спиной о камень. Ноги тряслись позорно-крупной дрожью. Прошло некоторое время, пока он на них утвердился. Но при попытке перешагнуть, носок ботинка зацепился за бортик. Илья, кувыркнувшись, аккуратно пришел на грудь широкому как плетень "байкеру". В нос шибануло запахом кожи, мочи, пота, земли и тины.
Вместе с запахом опять накатила дурнота. До мельтешения в глазах, до телеэфекта; попросту от невозможности всего происходящего. Только минуту, мгновение назад была слегка опостылевшая, но такая привычная, нормальная жизнь. Грузовик-убийца сейчас показался Илье роднее человека, пахнущего землей и тиной.
Рывок оказался настолько неожиданным и сильным, что страж сплоховал: споткнулся, разжал руки, мало не перелетев, за бортик каменной лохани.
Илья побежал. Замелькали дома. Стена сменилась тусклым просветом. Он юркнул в переулок и наддал. И опять: стены, темные провалы окон, двери… поворот, еще поворот. Бешено колотящееся сердце, отбивало ритм ногам. Легкие хрипели на пределе: вдох, вдох, еще вдох…
Тупик! Илью окружали серые, сложенные, из плохо тесанного камня, стены. Слева чернел старыми досками притвор. Последним усилием, задыхающийся человек, кинул себя на дверь и замер распластанной бабочкой.
А за спиной уже, одышливо, сипел страж. Не сразу нагнал. Трудно гоняться плотному коротышке за длинноногим, жердястым Ильей.
Когда гипоксическая чернота немного рассеялась, взгляд наткнулся на шляпку гвоздя: широкую, без обязательного рифленого следа промышленного штампа. Рядом еще один. Ковали вручную. Илья потрогал - железо оно и есть железо - и, не оборачиваясь, задал свой самый главный вопрос:
– Я в Аду?
– Эк, куда хватил!
– Преследователь повеселел, заперхал. Смеялся так.
–
Илья мотнул головой.
– А и не надо. Возьмем заречную Игнатовку или остров Крюковку. Говорил я уже про них. Только там много хуже чем у нас.
– Ты погоди, - перебил Илья стражника, который устроился рядышком на каменной колоде.
– Город ваш где? Где находится?
– На земле. А как звать не знаю.
– Кто-нибудь знает?
– Неа.
– Сам ты как сюда попал?
Стражник крякнул, помолчал. Илья сгорбился, в ожидании ответа.
– Мы с отцом в Полоцк шли. Две подводы, людишек человек десять, может больше, не помню уже. Замешкались на болоте. Гать там. Я в сторону от торной дороги отошел.
Оборачиваюсь и будто издали вижу: люди мелкие как мураши копошатся. На меня никто не смотрит. Потом пропали. А я тут оказался. Ровно помер и воскрес.
Сначала тоже помстилось: в подземном царстве, у Трехглавого. Ан, нет! Солнце светит. У Трехглавого какое солнце? Деревья хоть и не наши, а головами вверх растут. Люди как люди, только разные.
– У вас одинаковые были?
– машинально спросил Илья.
– Не так. И у нас конечно: поляне, древляне, полочане, печера, весь, чухна белоглазая. Здесь по другому. Друг друга не понимают. И у нас полянин с хазарином не сговорятся. Так толмача найдут. А здесь речь вроде понятна… а не понятна.
Господи! Что за хренотень навел, Ты, на несчастного раба своего? Понимают, не понимают… а ведь и я не понимаю! То есть каждое слово по отдельности - да. А смысл ускользает.
Следующий вопрос вылетел по инерции:
– Правил у вас кто? Царь, князь, исправник? Армия? Законы?
– Не ведаю что такое армия. А правили: в Киеве Асколъд, в веси у нас отец мой, в Новгороде - не помню. Там только-только нового посадника крикнули.
Перед Ильей была четкая и занимательная как рисунок душевнобольного картина - масса продуманных деталей и полный смысловой абсурд. Дохристианская Русь!
Аскольд и Дир, Рюрик где-то на подходе. Или - уже? Не помню. Вещий Олег отмстил неразумным хазарам… а тут я к ним. И что с этим со всем теперь прикажете, делать?!
Жить, робко трепыхнулось тело. Нет! завопил, плавящийся от напряжения мозг.
Только вот час назад фантики от презервативов в глаза лезли, тинэйджеры на мосту целовались.
Бежать! Бежать…
В неведомую Игнатовку? В Крюковку?
К старому римскому колодцу! Разлететься о камень, долбануть головой холодную твердь: пусти обратно, под удар бампера.
– Вернуться как?
– едва выговорил Илья онемевшими губами.
– На площадь?
– Нет. Туда, откуда пришел.
– Не получится. Камень-то, на котором человек проявляется, даже своротить пытались. Ничего за ним нет. Раньше водяная жила была, да высохла. Не раз его ворочали. Городской совет так приговорил: к камню стражу приставить, чтобы, значит, не допускать разора. То есть, не городской совет, конечно, а нашей слободы.