Кольца Джудекки
Шрифт:
Илья не шевелился и старался пореже дышать. Кажется, даже мысли приносили муку.
Сколько длилась эта пытка, он не помнил. Сколько будет длиться, не знал. Силы уходили только на то, чтобы не провалиться в… смерть.
Смерть?
Смерть.
Удержаться на кромке, на тонкой как лезвие границе боли и небытия.
Но удержаться не всегда удавалось, и он проваливался. Свет мерк. Он, не попрощавшись с сущим и с самим собой, уходил во тьму, чтобы через некоторое время опять вынырнуть на поверхность к клубам туманного свечения и
Иногда над ним склонялись лица. Он узнавал их, или не узнавал, из чего сделал парадоксальный вывод: кого узнал - призраки, морок, игра больного воображения; кого не узнал - реальные живые люди.
– Вот этого отнесите к дальней стене и бросьте на пол, нечего еретику лежать рядом с добропорядочными верующими.
Над головой, над глазами, почти утыкаясь в них, мреял тонкий кривоватый палец.
Перст, блин, указующий! Несколько рук подхватили и понесли. Достаточно осторожно.
Во всяком случае, дополнительным причинением боли носильщики не озаботились. И на том спасибо. Положили, кстати, не совсем на пол. Кто-то подтолкнул ногой, на причитающееся еретику место, охапку соломы. Люди дружно наклонились и дружно отступили от тела. А Илья остался лежать, теперь уже открыв глаза насовсем, и не собираясь больше их закрывать, пока сами…
Возвращение в себя так обрадовало, что даже темный угол показался вполне сносным местом. И что, что твердо и прохладно? Он только что пережил нечто более страшное, нежели простые неудобства. Он, - Илья был в этом уверен, - только что пережил собственную смерть и воскрешение.
Как перед своим неожиданным переездом из центра зала в угол, был момент страха и КОНЦА, так теперь - эйфория от НАЧАЛА.
Опасаясь еще делать резкие движения, но не в силах побороть любопытства, Илья приподнялся на локтях, осмотрелся. В обе стороны тянулись однообразные ряды топчанов. На каждом - лохматая или не очень голова хомо сапиенса. В ближайшей к нему шевелюре запутались водоросли. Слипшиеся волосы висели толстыми прядями.
Показалось или нет, что в них кто-то копошится. Илья побыстрее перевел взгляд дальше. Смотрел пока руки ни устали. Мелко-мелко задрожавшие мышцы, потянули за собой боль в спине. Ах, он ее вспомнил и благоразумно улегся на солому.
Всплывало потихоньку. От проявления, так сказать: мраморная плита, Мураш, Горимысл… бег от преследователей, невозможная, перепуганная человеческим страхом собачонка… платформа, на которую веером летят белые брызги, из разрубленного щупальца и красные брызги из оторванной человеческой руки… УДАР!
Эйфория кончилась. Илья зашевелился, - чего валяться-то?
– сначала перекатился на бок, потом встал на четвереньки, следом - на колени. О, так уже виднее.
Помещение, в котором он находился, было похоже на не доброй памяти лекарню Алмазной слободы, только больше и светлее.
Да ничего подобного! Не было тут света. Темень. Но он все равно видел. Ах, да!
– мертвый колодец, куда их с Сергеем спровадил многоуважаемый
Недостающее звено встало на свое место в череде воспоминаний. А в голове, вопреки здравому смыслу, закружилась старая-престарая, шкодная песенка:
Если взять сто грамм аэрозоля,
Что от тараканов и клопов
И добавить жидкость для мозолей,
Капнуть капли три "Шанель" духов.
Влить туда резинового клея
И добавить жидкость для ногтей.
С этого и грузчики балдеют,
А я лишь только вижу в темноте!
Вот так вот. Вижу! И монстрица не отъела этого моего видения. Хорошо бы еще чего полезного рассмотреть. Сергея или Руслана, например.
Грандиозное зрелище, когда человеческие руки воздвигли невидимую стену между ними и монстрицей, вышибло из головы дурную песенку, завертевшуюся уже как истеричная пластинка.
А над головой вздымалась готика. Шестигранные колонны улетали к куполу.
Стрельчатые окна темнели черными провалами ночного неба.
Из-за вечной дымки не видно звезд.
Никогда не видно звезд.
От чего-то именно этот факт навалился на Илью глухой тоской. Только дымка на небе, да пыль на земле - все, что ему осталось. Захотелось, скрутится в тугой ком, зажать собственный крик, да так и умереть, пока еще память о звездах не выветрилась, не стерлось видение чистого неба.
Он уткнул лбом в колени и зажмурился до боли в веках, до синих кругов перед глазами. В ушах толчками нарастал шум крови. Набат грозил разнести голову. Илья до боли сдавил ее руками. И тут сообразил: звуки извне не прорывались. Чтобы удостовериться, он поднял голову. Люди на топчанах ворочались. Ближайшая голова раскрыла рот, наверное кричала. Но он-то ничего не слышал! И тогда, от накатившего страха он сам заорал. Истошно, истерично, пронзительно.
К нему подбежали двое. Один держал в руке стеклянный фонарь со свечей внутри.
Другой - кувшин.
– Чего орешь?
– спросил тот, что держал фонарь. Его товарищ молча поднес к губам страждущего сосуд:
– Попей. Легче станет.
Не сразу дошло, что он их слышит.
– Простите, - едва выговорил запекшимися губами.
– Думал, оглох. Простите.
Очнулся - ни звука. Сейчас уже все нормально.
– Бывает, - отозвался водонос.
– Речь еще отнимается, или зрение. Не надолго.
– Ты как?
– осторожно спросил фонарщик, - Встать можешь?
– Попробую.
Илья напрягся. Нельзя сказать, чтобы боли не было вообще. Но то, что сейчас скребло и тянуло спину не шло ни в какое сравнение с предыдущими муками. Тогда его рвало на части, сейчас мягко-шершаво растягивало. Он вывернул руку и коснулся спины между лопатками. Под рубашкой бугрился широченный рубец.
Ну и ладно. С этим он как-нибудь сживется. Главное почти не болит. И встал.
Фонарщик отодвинулся. Водонос - наоборот подошел, поддержал.
– Айда к нам в угол. Посидишь маленько.