Кольца Джудекки
Шрифт:
Не разродись Кирюха своей тирадой, напряжение грозило вспышкой. А с другой стороны: ну пошумели бы, потыкали в Руслика пальцем. На большее никто не осмелится. Все равно потом сидели бы и ждали, когда парень прокомандует подъем.
Кирюхин демарш снял напряжение, всех потихоньку отпустило, кое-кто уже ладил костерок. Сидеть, так сидеть. Сергей тоже расслабился, растянул в улыбке узкие губы, не важно, что еще минуту назад был готов драться. Против всех, так против всех. Хоть против всего мира.
Три дня прошли в изматывающем ожидании. На четвертый Руслан поднял всех
В одном месте парню пришлось дожидаться, пока с ним поравняется Сергей. Руслик показал, где рубить. Углов, ухватившись одной рукой за перекладину, изогнулся и достал таки толстый побег. Тесак долбил по зеленому травянистому стеблю, как по дереву. Наконец лиана сорвалась и пошла вниз, извиваясь как змея. Прорубились и - дальше, вверх, вверх, не останавливаясь. Кирюха шел в арьергарде, мало, не хватая за пятки Василича. Так и выскочили наверх, в сцепке.
Как лестничные первопроходцы выбирались на плато, Илья не видел. Руслан и Сергей шли далеко впереди. А когда сам Донкович вполз на плоскую поверхность, когда чуть отдышался, отплевался и посмотрел по сторонам, интерес к спутникам растворился.
Вокруг БЫЛ Рай!
Не зрительное, не обонятельное, не тактильное - нутрянное убеждение. Он перестал БОЯТЬСЯ, как только нога коснулась плоской, поросшей обычной мелкой травкой, поверхности.
Ромашка. Стоит себе, коротышка с белыми лепестками, с чуть склоненной головкой; тычет в глаз желтой середкой и улыбается. И он, Илья, заулыбался. Ни с того, ни с сего. Пальчиком потрогал - живая.
Вокруг творилась тихая радость. Каждый был сам по себе. Каждый по-своему переживал новое проявление. Иначе не скажешь. На плато, куда вела длинная, смертельная дорога через город Дит, Китайскую горку, сельву, их встретил другой мир.
Люди собрались вместе далеко не сразу. А когда встали рядом и огляделись - Руслана среди них не оказалось. Пропал. Сергей начал звать. Остальные просто стояли. Только Кирюха суетился. Как же! Ему отряд по головам сдавать. Прапор он и в Раю - прапор. Хотя и его суетность выглядела ненастоящей, скорее, инерционной.
Ближайшая роща не только напоила чистой водой без всяких признаков живности, но и накормила: орехи, яблоки, малина… Наелись. Выданный на дорогу рис, давным-давно кончился. Все последнее время они питались подножным кормом, про который даже Руслан иногда сомневался: еда оно, или наоборот.
Костер разводить не стали. Здесь не было тяжкого знобящего тумана низины.
Ветерок против ожидания не принес с сумерками колючей прохлады, остался теплым, ласковым.
Отчаявшиеся люди, граждане города Дита, смертники, уже готовые принять смерть, притихли как дети, когда из глубины ореховых зарослей послышался шорох. Кто-то подходил, не торопясь, но и не таясь.
Руслан показался Илье выше ростом. Он двигался плавно, медленно. На губах, впервые! играла легкая улыбка.
Сергей,
Он не касался подошвами земли! Парил в вершке над твердью и, похоже, сам того не замечал. Длинные жилистые голени измазаны зеленью; штаны закатаны по колено.
Выше край обтрепанной рубахи, широкая грудь; выше мощная - точеным столбом - шея, над ней квадратный подбородок, впалые щеки… Глаза - синие, синие…
У Ильи звенело в ушах.
Шмяк! Руслан опустился на твердь. Пятки деревянно стукнули. Кажется даже Сергей, ничего особенного не заметил. Ну, стоял человек на цыпочках… Один Илья сидел пришибленным. Выходит, все время с ними рядом был и не человек вовсе. А кто?
Теперь уже Донкович уткнул голову, в сложенные на согнутых коленях руки. Ступор, отупение, прострация.
Руслан, оказывается, успел пробежаться по окрестностям и выяснить, куда дальше двигаться. А что на плато можно, например, босиком по травке, не опасаясь, так, видно же. Всем видно? Ага, дружно откликнулись люди. Видно. Слышно, ощутимо и мыслимо. И тепло и покойно. Только херувимы от чего-то не поют. Должно - к ненастью.
Опять заглючило! Вон же остальные растянулись на шелковой мураве рядышком. Аки агнцы с волцями! Василичь и АФ чуть не в обнимку. Кирюха с Сократом разговоры разговаривает. Одному Илье, как всегда, не в кайф.
Вот уйду в ласковую тень рощи, залягу там под деревце, с которого орехи сами в рот прыгают, и начну тихо умирать. От чего? От последней, предельной, окончательной уверенности: возврата не будет. Не в город Дит - домой, в ТОТ мир.
Шел сюда и надеялся, чего теперь-то, перед собой-то вилять. Думал, раз отсюда никто не возвращается… Да кто ж отсюда согласится обратно, когда такая благодать в воздусях?
Он скрутился в комок и тихонько постанывал, перемалывал хрящики почившей надежды.
По мере того как приближался лагпункт, приговоренные веселели, стражники смурнели. Даже Кирюха-капитан шел не так прытко, как полагалось. Цеплял нога за ногу, отвлекался на местные красоты: то ему орехов занадобится, то воды свежей, то цветок увидел и поплелся к нему. Нанюхал, вернулся еще медленнее. Но дорога таки двигалась к концу.
Среди разбросанных там и сям кущ, блеснуло, потянуло влажной чистой свежестью.
Люди, не сговариваясь, повернули к бегучей воде, у которой и нашли лагерной форпост.
Напоследок Кирюха все же выпендрился: построил отряд, как для марша.
– Тебе премию обещали за строевую?
– поддел АФ. Впрочем, никто сильно не возникал - встали, пошли.
У самого берега стоял добротный дом. За ним - пристань. Сбитые в полотно, бревна уходили в воду. Сама река неспешно катила чистые прозрачные волны к невидимому краю обрыва.
Сельва вдруг представилась Илье ирреальной ойкуменой, почти философской категорией, - давно ли подыхал в ней?
– из которой они вырвались! Первая его реакция не в счет. Завтра ностальгия уймется, спрячется вглубь, истончится, растает, закуклится в кокон с ноготок, чтобы навсегда почить на донышке души.