Кольцевая дорога (сборник)

Пациенко Геннадий

Еще несколько штук, еще десяток деталей… От чрезмерно нагретого резца стружка порой крошится, мелкой крупой хлещет из-под щитка и, дымя, попадает в одежду или ботинок, впиваясь горячим крошевом в кожу.

Беда, коль встрепенешься и сразу начнешь стружку вытаскивать. Раскаленное крошево пристанет, прилипнет плотнее, усилит ожог. Вытерпи, не шевелись, и кусочек горячей стружки быстро остынет в складках одежды. Потом, в раздевалке, вытряхнешь его. К этим ожогам, напоминающим мгновенный укол, со временем привыкаешь. И только однажды, позже,

заметишь, что руки покрыты шрамами-завитушками. Отметины на всю жизнь.

В одну из весенних ночей завершали работу. Уже вымыли руки, переоделись. Миновали конторку Сипова. Мастер дремал, положив подбородок на кулаки, но, услыхав голоса и шаги, мигом встряхнулся:

— Куда это?!

— Как куда? Домой.

— Спа-а-ать?

— А почему бы и нет? Смена-то кончилась.

— Останьтесь. Ну на два часа.

— Все равно много не сделаем. Выдохлись.

Видя, что уговорить не удастся, Сипов сказал:

— Смотрите не подведите!

— Не подведем.

И действительно, назавтра достигнут предел, после которого корить себя вроде бы не за что.

Цех сразу оказался первым. Получили все вскоре премию. Носился на радостях Агафончик. Скрывая хромоту, важно шествовал Сипов. Родиону вручили флажок ударника.

И это было хорошо, потому что наступал новый месяц, цвела вовсю весна, и все так же манило во двор вечернее небо. Там, во дворе, зовущ и крепок был в курилке запах смородины.

И опять просил Сипов:

— Остаться надо, ребята.

— В начале месяца-то?

— Надо, ребятки, надо. Пусть у нас лучше задел будет, — убеждающе и просительно обращался Сипов к работающим во второй смене.

— Да на кой он черт, задел этот? Месяц в кино не были.

— И я не был. Что же делать… — И совсем тихо Сипов добавил: — Учту, не обижу… — намекал то ли на прогрессивку, то ли на премиальные.

Как странно — оставаться после работы в начале месяца. Оставаться в полночь. Можно, разумеется, остаться и поработать. Одно непонятно — задание сделали, а суета осталась, издергала в два счета.

Спросили Сипова. Спросили, долго ли будет продолжаться так. Хотел отмахнуться: дело, мол, важное — не каждый поймет. Но, подумав, пояснил:

— Один станок на ремонте, в другом подшипники отчего-то греются…

— Дополнительно смену вводите.

— А кого ставить? Кому в ней работать? Да некому, кроме вас!

— Не вечные мы.

— Ну вот. Не вечные! Понимать производство надо. Этих же не пошлешь, — показал на двух подростков, принятых после школы. — Такое натворят — за месяц не расхлебаешь. Весь запас резцов пустят в расход.

— В караул бы ваших подростков зимней ночью — мигом бы дурь соскочила.

— Бог с ними, — рассуждал Сипов, — с этими подростками. Скоро их призовут. А нам с вами работать надо. Работать еще лучше. Ведь мы теперь первые, ударники. И должны сделать потому больше прежнего.

Что ни говори, а рассуждает Сипов правильно. Подростков в самом деле поставить нельзя.

Парни такие волосы отрастили, что когда наклоняются к станку, кажется, вот-вот волосы намотает. В перерыв они краской вымажут кнопки, подсунут под руку ветошь с деталью, заклинят дверцу шкафа либо принесут в цех лягушку. Привяжут ее за лапку к деталям так, чтобы контролеры боялись и лишний раз не подходили бы к детали.

Есть, видать, люди, к кому поздно приходит зрелость, кто по выдумкам и проказам остается долго мальчишкой.

Бес надоумил Родиона в тот момент, когда Сипов и без того был на взводе, сказать тому, что станок на долгий ремонт могли не ставить, обошлись бы текущим ремонтом. Сипов поначалу слушал, кивал, поддакивал, а потом коротко бросил враз:

— Подошло время — поставили. Порядок есть порядок. Не нами установлено, не нам и менять.

Разговор, наверное, и забылся бы вскоре, как только приступили к делу, но откуда-то взялся Агафончик, качнул черным беретом и подлил масла в огонь:

— Приучили ребятушек оставаться. Приучи-и-или. Так вам и надо!

Выходило, если бы не Родион да еще двое-трое таких же демобилизованных и до работы прытких парней не оставались бы, и все шло бы ладом.

Агафончик подзудил и быстренько отошел к себе — мол, думайте без меня. Мое дело подсказать, а там сами глядите. Некоторые тут же задумались: не приучили ли Сипова в самом деле?

После обеда мастер обычно ходил по цеху, задерживаясь время от времени у станков, пока шальной виток дымящейся стружки не вырывался и не летел в его сторону. Тогда шарахался от стружки в сторону и почему-то сразу же уходил в свою конторку, где с невозмутимым спокойствием стругал ножичком яблоко. Не любил Сипов горячей стружки, не терпел ее, и стружка вроде бы тоже Сипова не терпела. То ли когда-то она обожгла его, то ли Сипов вообще был непривычен к ней.

Совершая после перерыва обход, Сипов протянул Родиону резцы:

— Возьми. Дополнительные.

— Нехорошо выходит, — начал было Родион. Но Сипов мигом насторожился:

— Что нехорошего-то?

— Ударник вроде я, — Родион кивнул на флажок, — а приходится перерабатывать, прихватывать. Люди что скажут?

За гулом станков приходилось кричать, и Сипов отозвал Родиона к окну, где гул был слабее:

— А сознательность? Где ваша сознательность? Неурядицы свойственны в любом деле, на каждом предприятии.

К окну потянулись другие. Шумели одни вентиляторы, оставленные на миг станки ждали своих хозяев. Появился и Агафончик, с ходу забалагурил:

— Что за шум, а драки нет?

— Вот, — кивнул Сипов на Родиона. — Опять выкинул коника.

— Для тебя же мастер старается, чтоб заработал, — проворчал укоризненно Агафончик, — а ты?

— Помолчи-ка, — осадили быстренько Агафончика.

— Мог бы отгул попросить, — бросил Агафончик уже примирительно.

— Да разве дело в отгулах? — не остывал, не успокаивался Родион. — Пойми ты!