Кольцевая дорога (сборник)

Пациенко Геннадий

То бы ли уже не пережитые ребячьи сны, перед которыми сладко мечталось, то были сны, перед которыми и после — непременно думалось. И снилось, не исчезало долго тревожное. Иногда и взрослого тянет на время побыть ребенком. И он засыпает иной раз с тихой улыбкой, радостно возвращенный к детским печалям, либо недолго нежится, глядя на комнату в лучах солнца, напоминающего мальчишку, который навел со двора зеркало, дразнясь, давая о себе знать зайчиком. Солнце велело идти работать. И нельзя было не повиноваться этому

радостно высокому свету, никогда не меняющемуся от любых твоих неурядиц.

Солнце ударило разом сквозь занавески, оживило стены, словно бы вселило веселого к тебе человека. Была рань. И такая рань, что ни одна дверь пока не скрипела. Просыпаться по солнцу Родион научился от отца с матерью. Они всегда были на ногах, когда, веселя душу, бодро всходило отдохнувшее за ночь светило. Оно предвещало чистое небо, счастливый день, разом с солнцем и ты становился как будто чище.

Он прошагал к заводу. Вошел первым в пустующую раздевалку. В ней захлопали вскоре дверцы, повисли зыбкие пласты сигаретного дыма.

— Футбол кто смотрел вчера?

— Я смотрел.

— Какой счет?

— Да какой — два ноль.

— В чью пользу?

— В нашу.

— А я вчера был в парке после работы.

— И что видел?

— Комнату смеха смотрел.

— Нагляделся?

— Небось впервые толком себя увидел.

Из-за соседнего шкафа легким жужжанием доносился разговор:

— Жмет он обычно тупым резцом. Угробит новый станочек. Как пить дать угробит!

И другой голос, с натуженной хрипотцой, — должно быть, снимал сапоги:

— Что ему… — грохнул обувью. — Ему славу дай. А с ней он потом на любой станок сбежит. Со славой жить проще.

Слышал голоса Родион, и не терпелось швырнуть к ним рваные штаны или ботинок, как иногда это дурашливо делали. А уж когда в раздевалке на тебя сверху что падало, значит — говорилось не то.

Рядом был запертый шкаф Агафончика, являлся он в раздевалку первым или последним. Любил переодеваться без толкотни, без сутолоки.

— Здорово! — Агафончик незаметно пробирался проходом к своему шкафу. Родион ответно кивнул.

В ремонтном смена вроде бы позже.

— Встал так.

Почему — Родион не сказал. Кому интересно, что по утрам тебя будит солнце, да и смешно говорить об этом.

— Не до сна сейчас тебе… — Агафончик ждал, когда Родион отзовется, но тот не спешил, копался в своем шкафу, точно бы и не слышал. Не в том главное, спал он или не спал, а в том, что приберег Агафончик некую новость.

И не ошибся Родион.

— Станок твой сегодня пускают, — произнес Агафончик так, будто он, а не Дементий делал этот ремонт. — Знаешь, уговорили меня поработать.

Агафончик словно бы извинялся. Дверцы открытых шкафов заслоняли их лица, и Агафончик не видел, как, надевая берет, задержалась рука Родиона. Перевести с фрезерного на токарный,

зная заведомо, что с новой операцией человек не знаком — не то что рискованно, а и безрассудно было. Чем же расположил к себе Агафончик начальство? Чем заслужил такое перемещение? Были же и другие, кто знал эту работу исправней и лучше. А вот не поставили, не перевели тех, других, лучших. Помогала чья-то рука Агафончику. И ради чего? С какой стати?

Ни малейшего удивления Родион не показал. А чтобы не выглядело затянувшееся молчание долгим, сказал, что об этом он знал уже.

— Будешь отбывать срок? — спросил Агафончик, как показалось, сочувственно.

— Увидим.

— Я бы уволился.

— От себя не уволишься.

Кто-то прокричал Агафончику:

— Как жизнь в новой должности, Агафон?

— Нормально.

— А все-таки?

— Да как у желудя. Не знаешь, каким ветром сдует, где упадешь, кто съест.

— Жалуйся.

— Кому? Как в анекдоте том старом: дубы вокруг.

— Так уж и дубы?

— Представь.

— Агафон, Агафон, если бы только ты походил на желудь.

— На кого же по-твоему? — вмиг насторожился Агафончик.

— На ту, которая ест.

Грянул такой хохот, что дым от курева вколыхнулся. Агафончик поспешил в цех, на ходу закатывая до локтей клетчатую рубашку.

Пришел Сипов. Растворил окна настежь. Сквозняк гульнул меж шкафов.

— Да ведь холодно, Анатолий Иванович?

Сипов достал из шкафа халат.

— Гм, холодно!.. Я всю войну в трусах проходил. И ничего — жив! — перекинул халат через руку, вышел, не вступая, не втягивая себя в споры.

— Именно проходил, а не провоевал, — бросили тут же вослед. Окно закрыли, рассудили:

— Что ж, воевать в трусах — это тоже не всякий может!

Да, не заскучаешь в раздевалке: любую сонливость прогонят. Родион направился к раздевалке. По заведенной привычке приходил утром к смене в своем цеху. И оттуда уже шел к ремонтникам.

Проходя в этот раз мимо доски приказов, он увидел рядом с приказом о себе другой, о переводе Агафончика. И, читая его, слушал звук своего отремонтированного полуавтомата. Грудной, стелющийся, с интервалами в полторы минуты, — привычный голос станка. Этот голос надолго запоминается. Его отличишь от множества других голосов, подобно тому как узнает наездник по голосу своего коня.

Агафончик гонял отремонтированный станок вхолостую. Припадал ухом к коробке, вслушивался, потирал, заметно волнуясь, ладони. Видно было, робел, чувствуя неисправность, а угадать ее, определить точно — не мог. Родион, собственно, и не намеревался останавливаться: зачем задерживаться, мозолить глаза. Но ноги как-то сами собой ближе к порогу замедлились. Брел он, конечно, все так же к выходу, но уже укороченным, сбивчивым шагом. Вразнобой с мыслями.