Колчаковщина (сборник)
Шрифт:
К вечеру должен быть.
Димитрий задумался, — как быть дальше. Времени прошло совсем немного, едва ли успели сообщить по пристани о бегстве Димитрия с парохода. Да и то, если комендант парохода обеспокоился участью человека во френче, а только один комендант, должно быть, и знал, что человек во френче шпион. Во всяком случае, медлить нечего, надо решать так или этак.
Решил Димитрий так, — спуститься на ожидающемся к вечеру пароходе до следующей пристани, переправиться на другой берег и дальше ехать на лошадях. Куда ехать, решит дорогой, —
К ночи пришел пароход. На пристани садились мобилизованные. Голосили бабы, кричали ребятишки. Громкой незлобивой матерщиной перекликались мужики. Маленькая, сухонькая старушка прилипла к русому, вихрастому парню, не оторвется.
— И на кого ты меня спокидаешь, и да когда же я тебя, моего сыночка, увидаю…
Парень неловко старается высвободиться из объятий матери.
— Да будет, мама, ну, будет…
Убирают сходни. Пароход отчаливает. Парни сгрудились на борту, машут фуражками, кричат последние слова. Громкими визгливыми голосами причитают бабы.
Берег потонул во мраке…
Мобилизованных окружают пассажиры…
— Обилизация? Куда гонят?
— Кто знат, будто на Омск.
— Куда погонят, туда и пойдешь, наше дело маленькое.
— Правильно, земляк, солдат не свой человек, куда велят, туда и пойдешь.
Русый вихрастый парень, над которым только что причитала обезумевшая мать, тяжко вздыхает:
— Правда, што ли, Омск взяли? Назад бы вернули и нас.
— Конечно, вернули бы, делать больше нечего, если Омск взяли.
— В городе сказывали — Челяба взята. Верно, правда, что Омск взят. Тьма-тьмущая красных идет.
Гулом по палубе:
— Идут. Идут. Идут.
На лицах или смутное беспокойство или нескрываемая радость. И скрыл бы, да не сумеешь, так и прет наружу.
— Эх, скорей бы, скорей!
— Не удержатся наши, что и говорить.
— Нет, не удержатся, где удержаться.
— Что так?
— Свихнулись все, ось свою потеряли. Нельзя без нее. Каждый человек должен иметь свою ось. Нет оси, и твердости в жизни у этого человека нет, шатается он из стороны в сторону, потому опоры под ногами нет. А который нашел ось-то, шутя тому человеку, его и встречный ветер не собьет с дороги, потому держаться ему есть за что, Ловко за свою-то ось держаться.
— К чему ты это?
— А ты мекай. Как думаешь, есть у Колчака ось?
Мужик опасливо взглядывает, потом сразу успокаивается, машет рукой.
— Есть, только чужая, на чужих осях вертится.
— Это как же понимать?
— А как хошь понимай, милачек.
— Та-ак. Значит, не продержится?
— Обязательно. На чужих осях не продержишься.
— Ну и дела! Вот жизнь пришла…
Небольшой коротконогий мужик, перехваченный под самый живот шелковым монастырским пояском, весело хмыкает:
— А у нас своя война, по-те-ха!
— Какая война?
Наша, барабинская. Появились отряды из мужиков при ружьях, при пулеметах, при всей амуниции то ись. Ну, значит, и того… то там пощупают, то
— А проводников не берут?
— Берут, как не брать, без проводников никак невозможно. Ну, да, вишь, не каждый из нашего брата тропки знает, а и знает, так ошибется.
Поблескивают искорки в серых веселых глазах, колышется от сдержанного смеха русая борода.
— Ошибаются?
— Да вить как иначе. Свой своему поневоле брат. Друг за дружку и держутся…
Кучка бородатых мужиков сжимается тесней вокруг веселого барабинца.
— А большаки-то, видать, нажимают?
— Нажимают. Гляди, силу какую на них гонят, так и идут эшелон за эшелоном.
— Молодых все гонят, нас, стариков, не больно берут: знают, что не пойдем.
— А то пойдем. Будя, знаем, для кого стараемся.
— И молодые-то не все идут.
— Не все?
— Не все. У нас бегут которые прямо на Тобольск, к большакам навстречу.
— Эх, и народу гибнет, пропасть… И, вишь, идут, язви их, молодые-то!
Путаются жесткими корявыми пальцами в широких лохматых бородах, укоризненно качают головами.
— Ишь ты, идут молодые…
Справа чуть голубеют горы. Впереди, сзади и слева — степь. Сонный ямщик показывает кнутовищем на горы.
— Пошаливать народишко начал.
— Пошаливают? — переспросил Димитрий.
— Пошаливают. Раньше тихо было, никогда ничего не слыхали, а седни началось. Деревня тут, в горах, вон между той вострозубой и вон той, что поправее, как малахай киргизский. Заехали лонись в деревню с десяток партизан из анненковцев, — анненковцы тут у нас по губернии воюют, — безобразничать начали. Целую неделю ни проходу, ни проезду. Мужиков в нагайки, баб молодых и девок которых под себя. Ну, их и того, пришибли. Через три дня в деревню целая армия.
— Подать виноватых!
— Ну, конечно, где ж виноватых сыскать… все виноваты, все били, все и в ответе. Так на своем и стоят:
— Нет виноватых.
— Нет?
— Нет.
— Ладно. Выстроили всю деревню на улице, поставили пулемет.
— Нет виноватых?
— Нет. Все виноваты.
И давай пощелкивать из пулемета… Мало которые уцелели, все здесь полегли: и старые, и малые… А которые уцелели, те в горы ушли, тем дорога одна теперь… Ну, к этим атамановец или там белогвардеец какой не попадайся, живого не выпустят… Купчишкам тоже спуску не дают. Много купчишек этой дорогой шляется в Монголию, товаром красным спекулируют… Пошаливают, для че не пошаливать…