Кольцо с бирюзой
Шрифт:
Бартоломео засмеялся.
— Хотел бы я видеть его лицо, мой божественный сеньор.
Епископ раздраженно заметил:
— Вы смеетесь!
— Извините, божественный сеньор. — Бартоломео несколько отрезвел. — Этот образ развеселил меня. Господь посылает нам нелепости, чтобы заставить нас улыбнуться среди боли и страха.
— Господь нам посылает то… Господь посылает нам это… — Епископ стукнул по столу так, что бумаги подскочили. — Господь посылает нам глаза, чтобы видеть, что церковь гибнет. Она не переживет этот век, если мы не защитим ее. — Он наклонился вперед. — Вы слепы, Бартоломео? Испания — авангард. Мы окружены врагами Господа! Рыжеволосая
— Те, кого вы пытаете, — это те, кто остался. И, монсеньор, тем нашим евреям, что сейчас в Салониках или Константинополе, смогли бы мы гарантировать здесь надежную гавань, как это делает султан? Свободу проповедовать любовь на холмах, как Христос? Или, как делали первые апостолы, на рыночной площади? Они не тащили людей на цепях, но завоевывали их сердца!
— Очень хорошо сказано, — огрызнулся епископ. — Вам нравится облако, на котором вы обитаете? Оно мягкое и пушистое? А я живу в Испании. И я скажу, что, стремясь быть похожим на Христа, вы разрушите царство его.
— Не имеется в виду Царство на земле, божественный сеньор.
— Но мы — на этой земле!
— Чтобы искать Его и подавать пример. Не убивать.
— Это государство назначает экзекуции, мы только…
— Убеждаем, да, — устало закончил Бартоломео. — Но не очень успешно.
Квирога предостерегающе взглянул на него:
— Вас не было на аутодафе в прошлом месяце. Ваше место на скамье пустовало.
Отец Бартоломео грустно покачал головой.
— Сеньор епископ, я глубоко уважаю вашу миссию. Но, как я уже сказал, считаю допросы, пытки и сжигание на костре отвратительными.
— Слово неприятное.
— Как и пинга, милорд. Я не могу быть священником, пренебрегая своей совестью.
Епископ Квирога поднялся с места, прищурил глаза.
— Как давно ваша семья приняла христианство?
Бартоломео также поднялся и поклонился.
— С тех пор как Сантьяго умер, лишившись головы, в Галисии. Первый век, вот когда это было. Выдающийся еврей был Сантьяго, который лично знал Господа нашего, когда Он еще ходил по этой земле. Мои собственные предки встретили Христа через несколько десятилетий после того, как Он вознесся по правую руку Отца. Они были кельтами, обращенными в христианство, из северо-западной Испании, но они тоже познали любовь Спасителя. — Он снова поклонился, коснувшись креста на груди. — Любовь доброго Спасителя, ваше преосвященство. Который сам был избит и повешен на…
— Я знаю, что с Ним сделали, — резко проговорил епископ. — И я отпускаю вас. — Его прощальные слова заставили маленького священника остановиться у двери. — На сей раз.
Глава 7
Слухи о том, что сделали
Ройбен и Аструга, как ни больно им было, не разрешили своим сыновьям тайно заниматься древнееврейским с отцом Хаймом.
— Еще одно поколение будет говорить на ладино, разбавляя наш священный язык испанским, а наши молитвы будут звучать еще слабее в ушах Хашема, — с горечью сказал Ройбен.
Но Пейсаха [30] избежать было нельзя. Это было шестое тысячелетие Завета Моисеева, и анусимам предстояло выполнить множество разных предписаний, пока Господь не оставил их.
30
Пейсах (или Пасха) — празднование исхода евреев из Египта.
Так однажды вечером в мастерскую Гоцана Бен Элизара явилась Лия, с большим животом, неся блюдо с салатом, жареной бараниной и яйцами, и сказала своему мужу:
— Время!
Шейлок стоял без рубашки в жаркой мастерской, потный от работы и апрельского тепла. Он почти закончил чесать новые мотки овечьей шерсти, которые они с отцом принесли этим утром с овечьей фермы на том берегу Тахо, сгорбившись в три погибели, чтобы втащить ее по высокому холму в город. Шейлок отошел от чесального станка и, улыбаясь Лии, стал вытирать руки тряпкой.
— Смотри съешь все! — велела она и неуклюже повернулась, опираясь одной рукой о ручку двери.
— Ты скоро не влезешь в эту комнату! — крикнул ей вслед Шейлок.
Они стояли у стола, накрытого безупречно белой скатертью, встречая первую ночь Пейсаха. Семейство Селомо вместе с мальчиками присоединилось к ним, и теперь Аструга, тетя Лии, положила на стол прикрытый салфеткой пресный хлеб. Лия — она была на восьмом месяце — не могла подойти вплотную к столу, все смеялись и игриво похлопывали ее по животу.
Серебряная чаша, полная вина, на дальнем конце длинного стола предназначалась пророку Иоилю. На блюдо, которое Лия заполнила ягненком, яйцами, салатом и горькими травами, ее свекор Гоцан положил немного сладостей и орехов.
— Zakhor, — сказал он. — Не забывай. Так мы напоминаем об известковом растворе, с помощью которого израильтяне строили Египет.
Забыть об этом было бы трудно. Лия подумала о шерсти и шелке, которые евреи ткут в Толедо, и об их церковных десятинах, на которые куплен камень для собора.
Аструга зажгла свечи. Мальчик Сантьяго Мендоса, без всякого выражения на лице, принес четыре бокала и осторожно поставил их на стол, потом пошел разжигать огонь в печи. Солнце село, и семьи Бен Гоцана и Селомо в это святое время не стали бы сами разжигать огонь. Но они попросили мальчика сделать это, потому что в эту ночь всех ночей Святое Братство будет высматривать трубы, из которых не струится дым.
Гоцан налил вина в бокалы и начал молитву. На ладино он благословил вино, говоря: «Будь благословен ты, о Господь, Царь вселенной, Творец плодов винограда».