Кольцо с бирюзой
Шрифт:
Шейлок похлопал жену по плечу.
Толпа зашумела: вывели заключенных. Их было только четверо, и анусимы, тайные иудеи, ради своей безопасности рассеявшиеся в толпе, вытягивали шеи, взволнованно высматривая, кого же пятого нет среди тех, кто шел в санбенито — балахоне с нашитыми спереди и сзади крестами святого Андрея желтого цвета. Закованные в кандалы заключенные высоко держали головы под высокими желтыми колпаками, разрисованными пламенем и карикатурными изображениями пляшущих чертей. За несчастными верхом на лошадях ехали стражи Святого Братства с символами ордена, крепко сжимая в руках длинные пики.
Один
Шейлок знал их всех и шепнул это Лии. Лишь один из них был настоящим членом общества анусимов, настоящим тайным иудеем. Но без помощи отца Хайма (который теперь был близок к тому, чтобы упасть в обморок на своей высокой скамье) разошелся слух, что остальные трое были арестованы по одному только подозрению в иудаизме: горящие свечи, хотя в вечер пятницы все еще было светло, как днем, покупка на базаре алхерас вместо добрых испанских свиных сосисок.
Вывели пятого заключенного. На нем не было санбенито и конусообразного колпака — только рваное шерстяное одеяние. Лицо его было в синяках и кровоподтеках. Насмешливые крики толпы стали громче; его обзывали дьяволом, убийцей Христа! Он обратил лицо к небу и засмеялся окровавленным ртом с выбитыми передними зубами. Лия сразу узнала его и затаила дыхание. Это был человек из дома отца, первый слуга, который вел ее по лабиринту улочек старого еврейского квартала, не сказав ей, откуда он знает эти места. Она никогда не знала его тайного имени.
Теперь Лия гадала, кто же выдал его Святому Братству.
— Он — упрямец, — тихо сказала девочка, стоявшая рядом с Лией. — Он не раскаивается.
Посмотрев в ее сторону, Лия узнала дочку мавра — оружейника, чья лавка находилась через три дома от того места, где они находились. Девочка стояла на ящике. Она посмотрела на Лию теплыми темными глазами, потом перевела выразительный взгляд на руку Шейлока, обхватившую столб. Синий камень на его пальце сиял. Она снова взглянула на Лию и улыбнулась.
Охваченная страхом перед кричащей толпой, Лия не нашла в себе сил ответить ей — она только молча смотрела на нее.
Громкая речь епископа показалась Лии назойливым жужжанием. С трудом оторвав взгляд от мавританской девочки, она наблюдала, оцепенев от ужаса, как вооруженные стражники стягивали белое покрывало, закрывавшее какой-то предмет в центре площади. Когда покрывало убрали, толедцы издали громкий крик. Это была неровная высокая гора, сложенная из вязанок дров.
По сигналу коррехидора человек в черном капюшоне приблизился к костру, встал на колени и поднес факел к его основанию. Сухие дрова мгновенно вспыхнули, казалось, дым от него вознесся прямо к Богу, а в это время человек в черном капюшоне схватил упрямца и безжалостно, быстро свернул ему шею огромными руками. Потом он поднялся по грубо сколоченной лестнице на погребальный костер и, как тюк тряпья, бросил на него труп.
— Они
Лия с отвращением взглянула на него:
— Как ты можешь есть?
Шейлок пожал плечами.
— Я прочесал пятьдесят фунтов шерсти в мастерской, прежде чем увидел эту пародию на религию и справедливость. Я голоден.
Но аппетит у Шейлока стал заметно хуже три недели спустя, когда он вернулся поздно ночью после встречи с членом Святого Братства. Муж пропадал несколько часов, и Лия, обезумев от беспокойства, как раз решила набраться смелости и отправиться по темным улицам к его отцу, Гоцану, когда дверь открылась и появился Шейлок в порванной одежде, с пепельно-серым, хоть и не в синяках, лицом. Лия, всхлипывая, бросилась ему на грудь. Он ласково взял ее за локти и рассказал, что произошло.
Два человека из Святого Братства явились на задворки мастерской Гоцана Бен Элизара, где Шейлок в одиночестве складывал дерюжные мешки с овечьей шерстью для завтрашнего чесания. Уже стемнело, в свете единственного факела они отвели его в здание рядом с церковью Сан-Висенте, посадили на каменную скамью и допрашивали несколько часов.
— Я правильно ответил на все вопросы, — сказал Шейлок, гладя ее волосы.
— Пожалуйста, муж, — попросила она, прижавшись к его груди и слушая медленное биение его сердца. — Пожалуйста, не говори мне, что ты разговаривал как лютеранин.
— Нет, — проговорил он. — Я не дурак. Я заявил, что почитаю папу, пусть бабуины сгрызут его яйца. Они не сочли меня хорошим христианином, но я не дал им доказательств обратного. Им доставляло удовольствие заставлять меня думать, будто они убьют меня. По крайней мере, одному из них! У него лицо как у обезьяны. Он допрашивал меня, приставив нож к моей груди, почти у ребер. Он сказал, что мог бы вырезать мое сердце без всяких угрызений совести. Я ответил, что он может его вырезать и съесть, если хочет. Он играл со мной, как кошка с мышкой. Но я знал: ничего такого он не сделает.
Шейлок не рассказал Лии о жестоких угрозах, с которыми подступила к нему мерзкая обезьяна: его так и подмывает разрезать панталоны Шейлока на ленты и отрезать ему пенис вместе с его еврейским сердцем. «Хоть я и не шохет! — сказал он и засмеялся, довольный тем, что знает это слово. — Не имею опыта в таких делах. Может случиться так, что мой нож скользнет и отрежет что-нибудь еще». Он передвинул клинок ниже, как бы собираясь погрузить его в чресла Шейлока, и Шейлок непроизвольно вздрогнул, хоть и знал, что мужчина ничего такого делать не будет. Святое Братство могло разыгрывать свои трюки только в определенных пределах, по крайней мере в городской черте.
Лия сидела у него на коленях, выпрямившись, глядя на него с тревогой, лицо у нее пылало.
— Всего только игра в кошки-мышки, — успокаивал он ее, гладя по голове.
Она гладила его по щеке и сказала:
— Кошки убивают мышек.
— Тогда называй его обезьяной, а не кошкой. Обезьяна. Я чуть не назвал его так…
— Шейлок!
— …но его напарник все слышал, и тогда обезьяне пришлось бы зарезать меня за такой позор. Я решил, что лучше снова увижу тебя.
— Спасибо!