Кольцо златовласой ведьмы
Шрифт:
Бабушкина книга была цела. Туфания развернула полотно, смахнула пыль и коснулась розового камня, украшавшего ее застежку.
– Зачем ты это с нами сделала? – Туфания спрашивала не у книги, но у старухи, которая собственной волей взяла и предопределила судьбу Туфании.
Но если и могла та ответить – не сделала этого.
Туфания разожгла свечи из темного воска, замешенного с особыми травами. Начертив мелом тайный знак на полу, показанный ей однажды старухой, она положила в его центр кольцо.
Раскрыла
…всего три страницы, исписанные тайным языком, которому старуха обучала Туфанию еще в детстве. Казалось, забыт язык, но… Туфания читает.
Слова слетают с ее губ. И камень наливается краснотой, темнеет. Он меняет форму и дрожит, словно желая следовать ритму сердца.
И вот уже не камень – именно сердце, плененное виноградной лозой, стучит.
Надо завершить заклятье.
Всего-то слово осталось… одно слово, и сердце замрет навсегда. Ламия обретет долгожданный покой, Арриго забудет о Туфании, и она сама станет свободна от любви.
Но… станет ли?
А если нет? Если не виновен камень и бабушка в происходящем с Туфанией? Если она действительно любит Арриго, по-настоящему, как ее мать любила своего мужа, пусть и не стоил он ни одного доброго слова? Что будет тогда?
Сводящее с ума одиночество?
Сожаления?
Арриго забудет дорогу к дому Туфании, с готовностью отречется от нее, как от источника всех своих бед, а сама она зачахнет в невозможности жить одной.
Нет, не способна она дать ему свободу.
И слово осталось несказанным. Догорели свечи. А Туфания еще долго сидела над книгой.
Она отказалась от дома и подарков, хотя Арриго и твердил, что только так способен доказать Туфании свою к ней любовь. Ей же не нужно было ничего, кроме него самого. И это болезненное счастье все длилось и длилось…
…она родила сына, сильного крикливого мальчишку, и без спора отдала его Арриго. С отцом ему будет лучше. Арриго сумеет представить дело так, что никто не усомнится в законности рождения этого ребенка.
– Прости, – шептал Арриго, целуя ей руки. – Прости, но…
…Туфания понимала: она не сможет видеть сына столь часто, как желала бы. А он вряд ли когда-нибудь узнает о ее существовании, будет считать своей матерью одну из тех женщин, что имели неосторожность вступить в брак с Арриго.
Как-то отстраненно Туфания думала, что она должна испытывать боль, ведь материнская любовь куда сильнее наведенной. Однако расставание с сыном не вызвало в ее душе отклика.
Арриго бывал в доме Туфании часто, и соседи, вначале сплетничавшие о его визитах, устали разговаривать об этом. Они жалели Туфанию, такую молоденькую и глупую, связавшуюся с человеком слишком знатным и богатым, чтобы в этой связи имелся смысл.
– Подарков
Любовь-то на хлеб не намажешь.
Впрочем, были и другие, те, которые появлялись редко, шли, озираясь по сторонам, подозревая всех и каждого в том, что догадались они о причинах, приведших их в лавку. Эти женщины были бледны и нервозны. Они говорили ломким шепотом и протягивали бледные руки. Зачастую руки эти украшали не золотые браслеты, а синяки.
И всякая несла Туфании свою беду.
…мужчины жестоки.
Туфания слушала, и всякий раз душа ее переполнялась гневом. Как возможно подобное?! За что приходится страдать им? Уж не за то ли, что осмелились полюбить недостойного? А многие выходили замуж и вовсе не по любви, но были проданы отцами, дядьями, братьями…
Женщинам вменялось терпеть, что бы ни происходило – терпеть.
Оскорбления. Унижения. Побои.
Смерть детей.
Раннюю старость, что приходит к тем, кто измучен страданиями…
Как было не помочь им?
Нет, Туфания знала, что совершает преступление, изготавливая «особое средство», однако не испытывала ни малейших угрызений совести. Убивала не она. Она лишь давала им подобную возможность. Женщины были благодарны ей.
Дочь родилась в начале осени. Нельзя сказать, чтобы она была долгожданным ребенком, напротив, Туфания испытывала смешанные чувства. Беременность сделала ее неповоротливой, некрасивой, волосы – и то поблекли, сделавшись неприятного оттенка старой соломы. И во взгляде Арриго, который все чаще задерживался на Туфании, возникало сомнение. Он, имея сына, которого уже вполне искренне полагал законным, не желал иных детей. Он осторожно спрашивал и о том, не может ли случиться такое, что дитя не доносят до срока или же оно появится на свет мертвым. Странное дело, но речи эти не вызывали у Туфании возмущения.
Однако она не стала вытравливать плод, поскольку этот грех и правда полагала смертным.
Девочка родилась здоровой, крепкой и светловолосой. Глядя на нее, Туфания вдруг поняла, что именно это дитя – ее кровь и плоть. Она, а не отданный и полузабытый уже сын.
– Разве она не прекрасна? – спросила она у Арриго, и тот, мельком глянув на ребенка, поспешил с ней согласиться. Прекрасна.
Вот только не желал он признавать этого ребенка, поскольку появление незаконнорожденной дочери вызвало бы немало пересудов. А чем дальше, тем более отчетливо понимал Арриго, что то безумное, болезненное чувство, которое испытывал он к Туфании, было противоестественным.