Колесо Фортуны
Шрифт:
Всю жизнь ее то солнце жгло, то дожди хлестали и топтал, не глядя, кто хотел... За что же это? Почто я жила-то, господи?
С натужным звенящим гудом бледную от зноя синеву медленно пронзала серебряная игла, а за ней по всему небосводу курчавился, размывался белесый хвост. Лукьяниха закрыла глаза. Она подумала, что вот умрет здесь, найдут ее люди и закопают, в чем есть, а припасенное дома "смертное" так и останется. И десятка на похороны, завернутая в особую тряпочку, тоже останется... Но подумалось о том отчужденно и безразлично. И тут же она вспомнила об узел.ке... Господи, как же с ним-то?
– Бабушка, чего вы плачете? Почему вы здесь лежите?
Лукьяниха открыла глаза и увидела, что над нею склонились белоснежные ангелы.
– Сподобилась!
– прошептала Лукьяниха.
– "Ныне отпущаеши рабу твою, господи... Слава тебе!.."
– Бабушка, вы что, не слышите?
Лукьяниха снова открыла глаза, увидела, что крыльев у ангелов нет, а на их белых блузках завязаны красные галстуки. Примстилось... Она с натужным всхлипом перевела дыхание и сказала:
– Помираю, деточки, помираю я...
– Как это помираю?! Что вы такие глупости говорите!
– отозвался привычный к командам голос.
Римма Хвостикова смотрела на мир с высоты своих семнадцати лет и если не все знала, то, во всяком случае, обо всем имела совершенно ясное и определенное суждение. Иначе и не могло быть - она была вожатой, а вожатая должна вести своих воспитанников твердо и уверенно, уметь ответить на любой вопрос и решить, что хорошо и что плохо, что следует делать и чего делать нельзя. Не стоит осуждать Римму Хвостикову. В свои семнадцать лет мы ведь тоже все знали и так же категорично и безапелляционно решали все и вся...
Иванковские красные следопыты шли по местам боевой славы минувшей войны. Они отыскивали памятки и памятники павшим героям, их могилы, проверяли, исправляли ошибки, вели дневники своих поисков - словом, делали все, что полагается делать красным следопытам.
На этот раз поход оказался трудным. Дорога была скучной, а потому казалась бесконечной, солнце начало припекать с самого утра, и все время хотелось пить. Вода была у них в пластмассовых фляжках, они то и дело к ним прикладывались, а вот с остальным было плохо - в чистом поле ни ложбины, ни кустика, а старая дорога даже не имела кюветов. Поэтому, как только отряд поравнялся с перелеском, Римма Хвостикова скомандовала:
– Мальчики - налево, девочки - направо! Далеко не уходить!
Мальчишки наперегонки побежали в свою сторону от дороги, девочки, конфузливо переглядываясь, заспешили в свою. Но какая же девочка, придя в хорошее настроение, не поищет цветочков? Вместо цветочков они увидели, что на пригорке лежит худая, ужасно бледная старушка и тихонько плачет. По лицу ее ползали муравьи, но она не смахивала их, и вот - сказала, что умирает... Они знали, конечно, что люди умирают и сейчас, ко никто из них не видел, как это происходит, потому что людям полагается умирать в больницах. А чтобы вот так - возле дороги, прямо на земле?! От этого девочкам стало ужасно жутко, и они испуганно поглядывали то на свою вожатую, то на старушку. Римма Хвостикова тоже растерялась и, как всегда в затруднительных случаях, напустила на себя строгость:
– Кто вы такая, гражданка? Где живете?
– В Ганышах...
– Так это совсем не нашего района!
– недовольно сказала Римма Хвостикова, будто люди имели право умирать только в своем районе, а старуха этим установлением пренебрегла и нарушила незыблемый порядок.
– Возьми мой узелок, милая... Только забожись, что передашь!
– Вот еще новости!
– возмутилась Римма Хвостикова.
– С какой стати я буду божиться? Я - комсомолка!
– Ты не шуми, милая, а то я сейчас вовсе помру...
– с трудом проговорила Лукьяниха.
– Свези мой узелок в Ганыши и отдай Старому барину... Богом тебя прошу!
– Какой барин? Что вы опять глупости говорите?!
Девочки не очень хорошо знали, где находятся Ганыши, зато прекрасно знали, что никакого барина там нет и быть не может, но они, по юности, были сердобольнее своей суровой наставницы и наперебой заверили:
– Мы передадим! Передадим, бабушка! Честное пионерское, передадим!
– Ну и ладно, - облегченно вздохнула Лукьяниха и закрыла глаза.
Римма Хвостикова, покусывая губу, раздумывала.
С одной стороны, они шли в поход и его следовало продолжать, тем более что до границы района осталось совсем немного, с другой стороны, оставить в поле больную старуху - негуманно.
– Идите на дорогу, - сказала она, - останавливайте машину.
Первую остановить не удалось - она шла на такой скорости и так рявкнула сигналом, что пионеры испугались и расступились. Но, завидев вторую, они выстроились цепочкой поперек дороги и взялись за руки. Машина остановилась, шофер высунулся из кабины.
– Вы что балуете? По шеям захотели?
– Там старушка лежит... В больницу надо!
– Только у меня и делов, что старух возить, - сказал шофер, но парень он был добрый, а машина пустая, и он пошел вслед за пионерами.
– Да, доходяжная старушка, - сказал он, увидев Лукьяниху, оглянулся в поисках помощника, но даже сама Римма Хвостикова не показалась ему для этого пригодной, поэтому поднял старуху сам и понес к машине.
– А вы чего?
– сказал он, уложив Лукьяниху на днище кузова.
– Садитесь тоже.
– Мы должны дальше идти.
– Чтобы с меня спрашивали, где, как да почему? Вы нашли, вы и сдавайте. Мне милиции и так хватает, по завязку...
Машину трясло на старой, разбитой дороге, но это бы ничего, если б не старушка... На нее пионеры старались не смотреть и смотрели по сторонам, хотя смотреть по сторонам было решительно не на что. Одна пионерка не выдержала, оглянулась. Голова Лукьянихи болталась, как привязанная, рот провалился, глаза безжизненно смотрели в небо.
– Ой, девочки, - испуганно сказала пионерка.
– Ой, девочки!
– закричала она и, уткнувшись лицом в согнутый локоть, заплакала.
Остальные посмотрели тоже и тоже начали плакать.
Мальчики супились и крепились, но и они были недалеки от того, чтобы зареветь. Римма Хвостикова постучала по крыше кабины. Машина остановилась, шофер выглянул в окно.
– В чем дело?
– Умерла. Умерла она...
– Так а я что, доктор?
– озлился шофер.
Гремя и подпрыгивая на булыжнике, машина покатила дальше, в Иванково.