Колесо Фортуны

Дубов Николай Иванович

– Чудно, - сказал корнет, разглядывая кольцо.
– Что тут вырезано? Вроде крестик в кружочке...

– Это не крестик в кружочке, а "колесо счастья", или "клир Фортуны", как называют его астрологи. Только не подумайте, что кольцо само по себе приносит счастье - таких вещей в мире нет... У этого кольца очень важное достоинство: его нельзя продать, поэтому никто не украдет, оно - железное.

– Зачем вам железное кольцо, когда вы можете...
– Могу. Но, как видите, других колец не ношу, а этим очень дорожу. Это не обычное железо, а небесное - оно не ржавеет.

–

Как - небесное?
– удивление Ганыки сменилось недоверием.
– Что же оно, с неба упало? Железо с неба не падает.

– Падает, дорогой юноша, падает! Вы, конечно, видели падающие звезды? Они сгорают, не долетев до Земли. Иногда долетают. Когда-то в Индии упала громадная глыба железа. Она лежала столетия, а может быть, тысячелетия и не ржавела. По приказу великого Чандрагупты из железа изготовили трехсаженную колонну и поставили в честь бога Вишну на горе, которая называется Стопа Вишну. Колонна существует уже тысячу триста лет и остается все такой же. Кольцо сделано из крохотного кусочка этого небесного железа. Для вас все это не имеет значения, важно только одно: кольцо - условный знак. Если вы окажетесь во Франции, оно откроет вам безоговорочный доступ ко мне. Когда снова попадете в Петербург, покажете его Елагину, Ивану Елагину. Он вернулся из ссылки и быстро входит в силу.

Елагин и его друзья окажут вам любую помощь, какая потребуется. Запомните имя - Иван Елагин. Когда-нибудь вы возвратите мне кольцо, и я смогу вас лучше отблагодарить. А теперь пойдемте к князю...

– Так что с паном делать, пане-кохакку?
– сказал Радзивилл, накрутил на палец клок чуприны и задумчиво подергал его.
– А вот что мы сделаем: раз пан есть вояка, то пусть пан вступает в мою гусарию. Как-нибудь у меня десять тысяч сабель. Выбирай, пан, любую хоругвь.

– Нет, - сказал Ганыка, - благодарю ваше сиятельство, но этого я не могу.

– Почему?

– Мало ли... Случись война, я против русских воевать не стану, я присягу давал.

– Присягу пан давал императрице, пане-коханку, а теперь сбежал и от императрицы, и от присяги.

Ганыка побледнел.

– Я присягал не только императрице! Цари меняются, вера и отечество остаются!

– Похвально, похвально, что пан такой патриот!..

Тогда оставайся просто при моем дворе, найдем пану какое-нибудь занятие...

– Это не годится, князь, - сказал Сеи-Жермен.
– Не знаю, есть ли у вас свои соглядатаи в России...

– А мне зачем? Пускай за мной москали подглядывают, если им нужно.

– Не сомневаюсь, что они подглядывают. И конечно, узнают, как появился при вашем дворе наш юноша. Это может ему очень повредить, когда он вернется в Россию.

– Вернусь ли?

– Если пан-граф говорит, значит, так и будет!
– сказал Радзивилл.
– Он все знает наперед. Неизвестно, кто пану-графу служит - бог или черт, - но все его предсказания сбываются. Если б я мог удержать пана-графа при себе как астролога, я бы правил миром. Беда только, что пана нельзя удержать пан проходит и через каменные стены...

– Вы сильно преувеличиваете, князь, - сказал СенЖермен, - но удержать

меня действительно нельзя, когда я этого не хочу... Однако вернемся к нашему юноше.

– Если нужно его просто спрятать, то у нас на Литве есть такие углы, где, по-моему, кроме упырей и вурдалаков, никто и не живет...

– Это уж слишком, - сказал Сен-Жермен.
– Наверное, найдутся и не столь глухие. Все-таки мой юный друг привык к просторам...

– Э, пане-коханку, просторна только родина, а чужбина, как ни велика, а все пришлому тесна... Так что же с ним делать?

Князь снова ухватил клок чуприны и, раздумывая, подергивал его.

– А что, если на Волынь?
– сказал Доманский, который стоял на своем обычном месте, возле двери.

Хорунжий Харкевич жаловался, там после какого-то родича его жены фольварк остался без присмотра, а ему самому никак не выбраться... Вот и послать туда пана корнета, пускай присмотрит за хозяйством.

– Светне!
– воскликнул Радзивилл.
– И воевать не надо, и не будет пан без дела околачиваться.

– А где это?

– Где-то под Житомиром, - сказал Доманский.
– Там и до Киева близко, миль двадцать с гаком. По вашему счету, верст сто пятьдесят...

– Так что при случае, - подхватил князь, - сможет пан ездить в гости до своих москалей... А?
– Ганыка просиял.
– Объявим для порядка пана, ну... скажем, внучатым племянником пани хорунжевой - святая церковь нам простит!
– выправим подходящие бумаги, обрядим, как заправского шляхтича, дадим добрых коней и - гайда!.. Пан доволен, пане-коханку?
– повернулся князь к Сен-Жермену.

– Важно, доволен ли наш корнет?
– сказал тот.

Ганыка обрадованно закивал.

– Пусть бог вам заплатит!
– растроганно сказал он.

Радзивилл, прищурив левый глаз, усмешливо посмотрел на него.

– Бог платит, только не каждую субботу... Кто знает?

Еще, может, и я к пану за помощью прибегу!
– сказал он и засмеялся, довольный своей шуткой.

Битого тракта из Литвы на Волынь не было, да, в сущности, и вовсе не было дорог, если не считать не во всякую погоду преодолимые проселки. Леса сменялись болотами, болота лесами, а то и прихотливо перемешивались между собой, особенно когда пришлось перебираться через Припять и ее бесчисленные притоки. Только от Коростеня стало повыше и посуше. Ганыка и его слуга миновали Житомир, когда в Петербурге уже хлестали дожди, а здесь был разгар бабьего лета и по воздуху плыли белесые нити паутины.

За полдень они подъехали к Соколу. Еле езженный проселок все время шел на подъем, и, достигнув вершины, Ганыка остановил коня. По сторонам дороги высились могучие стволы дубравы. Она ниспадала вниз по изволоку, и отсюда, с вершины, была видна узкая пойма Сокола, разбросанные у берега несколько хат под бурыми соломенными крышами, а за рекой вздымалась стена грабового леса. С запада наплывала грозовая туча. Хутор еще был освещен солнцем, но лес уже накрыла густая тень, он был непроницаемо черен и жуток. За ним, где-то поблизости, находились Семигорье и фольварк пани хорунжевой.