Колесо Фортуны
Шрифт:
Семен пронесся через залы, вбежал в тупиковый коридор, дергал, толкал все двери. Они гремели замками и не открывались. Последняя слева дверь поддалась, и Семен ворвался в комнату.
Здесь на окне почему-то не было занавески и прожекторно-белый лунный свет с пронзительной ясностью озарял стоящую в глубине комнаты Смерть. Нижняя челюсть черепа отвисла, согнутые в локтях руки расслабленным жестом повернуты вправо, словно радостно осклабившийся скелет любезно приглашал: "Входите, пожалуйста..."
Когда человек хочет убежать, то самое худшее, что он может при этом сделать - зажмуриться. Однако даже если бы
– Ы-ы-ы!..
Семен попытался отмахнуться, но руки его вдруг оказались спутанными, он отчаянно метнулся, вырываясь, и тогда сверху кто-то прыгнул на него, тяжко ударил твердым по голове и грузно обвис на плечах. Семен Верста не знал, как падают в обморок, никогда не терял сознания, поэтому он сделал единственное, о чем был наслышан, - он умер: перестал думать, чувствовать и рухнул на пол.
– Умер?
– ужаснулся Аверьян Гаврилович.
– Сейчас посмотрим, - сказал Кологойда, стаскивая хомут и опутавшую Семена шлею.
– Когда такая научная ценность ахнет по башке - недолго и перекинуться...
– Он посмотрел наверх.
– Кто ж хомуты на гвоздик вешает, товарищ директор?! На крюк их вешают. И вообще - не тут, а в конюшне...
Семен Верста лежал в неловкой, неестественной позе, лицо было совершенно бескровным.
– Воды бы...
– сказал Кологойда.
Аверьян Гаврилович схватил с рабочего стола графин, гремя им о чашку, налил воду и протянул Кологойде.
Тот выразительно посмотрел на него, молча отобрал графин и вылил всю воду на лицо Семена. Семен не то вздохнул, не то застонал, тело его расслабилось, неестественно вывернутая кисть распрямилась, стукнула о пол.
– Ага!
– сказал Кологойда.
– Ну, теперь нехай трошки полежит...
– Пульс... Надо пульс проверить!
– сказал Аверьян Гаврилович.
– А чего проверять? Если он есть, так никуда не денется.
Кологойда поднялся с колен, подошел к скелету.
– А это паскудство тут зачем? Тоже воспитательная ценность?
Он подтолкнул нижнюю челюсть на место, зубы черепа клацнули, но как только он отнял руку, челюсть снова отвалилась и, будто дразнясь, в ужасающем хохоте закачалась на проволочных крючках.
– Тьфу!
– сплюнул Кологойда и отошел.
– Скелет, пожалуй, действительно,того...
– смущенно сказал Аверьян Гаврилович.
– Он даже и не музейный, не экспонат, это из второй школы меня попросили починить - ребятишки поломали, у них же все в руках горит.
Хотя, с другой стороны, в мастерской, кроме меня, никто не бывает... А насчет хомута вы напрасно! Это превосходная кустарная работа! Вы посмотрите...
Кологойда жестом остановил его. Лицо Семена оставалось таким же бледным, но в нем началось как бы некое движение, потом ресницы задрожали, веки открылись, и Семен уставился на яркую лампочку под потолком. Бессмысленный взгляд его постепенно оживал, он повернул голову и увидел Кологойду. Глаза Семена округлились от ужаса, и он отчаянно зажмурился.
– Не, хлопче, - сказал Кологойда, - я тебе не приснился, я на самом
Даже опытный вор не пойдет воровать, если предполагает, что его поймают. Наоборот, он уверен в том, что его не поймают, он ускользнет безнаказанным. Поэтому никто заранее не обдумывает, как держаться, что говорить в случае провала, и потому не бывает к нему готов.
А что уж говорить о незадачливом Семене Версте. Жмурясь изо всех сил, он лихорадочно спрашивал себя - что говорить? что делать? Его привычной мудростью было врать. Ничего не знаю, ничего не делал! Хотел? Пускай докажут, чего он хотел!..
Семен приподнялся, почувствовал в голове ноющую боль и нащупал огромную шишку.
– Добряча гуля?
– спросил Вася Кологойда.
– Скажи спасибо, хомут низко висел, мог и дух вышибить...
Семен покосился на лежащий рядом хомут, и его пронзила щемящая жалость к самому себе. Каким же надо быть невезучим, чтобы попасться из-за какого-то хомута, будь он проклят!.. А Смерть? Вон она... Теперь, при электрическом свете, пожелтелый скособоченный скелет был совсем не страшен.
– Погоди, погоди!
– сказал Кологойда, присматриваясь к поднявшемуся Семену.
– Что ты не чугуновский - это факт, только я тебя все равно знаю. А откуда?..
А оттуда, что ты с моего участка... из Ганышей. Правильно? Коров там пасешь. И фамилия твоя - Бабиченко...
Семен сонно смотрел в сторону и молчал.
– Видали, товарищ директор, до чего кадра сознательная?
– сказал лейтенант.
– Чтобы уполномоченному не было лишней мороки, он паскудить сюда приехал, можно сказать, с доставкой на дом...
– Он сел за рабочий стол директора.
– Ну, раз ты такой сознательный, иди сюда и выкладывай.
– Шо выкладывать?
– самым сонным голосом, на какой только был способен, спросил Семен.
– Все, что у тебя в карманах.
– А шо? Шо такое?
– Семен хорошо знал, что в карманах у него ничего нет, и потому мог хорохориться.
– Я шо, украл, да?
– Это мы увидим. Так что ты не "шокай", а выкладывай. Все равно уже не спрячешь.
– А шо мне прятать? Нате, смотрите!
– с некоторой даже долей нахальства в голосе сказал Семен, предвкушая свое торжество, сунул руки в карманы и разложил перед Кологойдой их содержимое: погашенный автобусный билет, билет с дневного киносеанса и входной музейный, карманный ножик и три затертых рублевки.
Все сказанное до сих пор о Чугунове может привести к мысли, что это какой-то необыкновенный, идеальный город. К сожалению, а может быть, к счастью, вовсе нет.
Идеальных городов, как и людей, не бывает, и Чугуново, наряду с неоспоримыми достоинствами и достижениями, имеет свои недостатки. Истина, как известно, познается в сравнении, а для того, чтобы проводить сравнения и сопоставления, наука и техника вооружили нас самым могучим средством современной связи - телевидением.
Некоторые даже считают, что только теперь культура и может стать массовой и что телевидение является подлинным рассадником массовой культуры. И в самом деле: наверно, нет, в нашей гигантской стране уголка, где бы над жилыми домами не торчали самодельные или заводского образца антенны, а жители этих домов не садились бы каждовечерне перед ящиком со стеклянной передней стенкой.