Колесо Фортуны
Шрифт:
Кологойда протянул ему чашку с остатком воды.
– На, герой, выпей.
Семен поднес чашку ко рту, сделал мучительный глоток, хотел еще, но больше не мог, держал чашку у рта, и слезы по носу стекали теперь в чашку.
– Ну, совсем расквасился, - сказал Кологойда.
– Что мы тебе, враги? Мы тебе, дурню, добра хотим. Подговорили тебя?
– А-ага.
– Просто так, за "спасибо" ты не полезешь. Значит, за деньги?
– 3-за день-ги.
– И сколько тебе обещали?
– Сто, - сказал Семен, постепенно приходя в себя.
– Сто рублей обещали.
– За эту хреновину сто рублей? Брешешь!
–
– Сто новыми!
– сказал Кологойда.
– На старые - тыща рублей... Значит, здорово кому-то припекло колечко. А кому? Кто тебя послал?
– Бабка.
– Ага!
– Кологойда, торжествуя, посмотрел на Аверьяна Гавриловича. Выходит, была все-таки бабка!..
Какая бабка?
– повернулся он снова к Семену.
– Лукьяниха... Ну, из нашего села которая, я ей глечики на базар привозил...
– Трухлявая старушенция такая, вроде побирушки?
Богомолка?
– Ага.
– Позвольте, позвольте!
– взволновался вдруг Аверьян Гаврилович.
– Но ведь эта самая старуха... То есть тогда она еще не была старухой...
5
Лукьяниха ошибалась, думая, что ее прошлое бесследно стерлось в памяти людей. Может отказать, подвести память одного человека, можно уничтожить память отдельного человека вместе с ним самим - к этому средству охотно прибегали и прибегают власть имущие, пытаясь затереть воспоминания об их глупости, вероломстве и преступлениях. Но такие попытки тщетны: в соборной памяти людей ничто не пропадает и не исчезает. От одного к другому, по цепочке поколений, то вслух и въявь, то шепотком во мраке перелетают вести, затаиваются до поры, но рано или поздно наступает время, когда они оживают, выходят из-под спуда и становятся общим достоянием. "Нет тайного, что не стало бы явным", - сказал евангелист Матфей. Лукьяниха не знала этого, она не читала Евангелия да и вообще ничего не читала, так как была неграмотна, и ей казалось, что, вытравливая в себе воспоминания о прошлом, она уничтожает последнюю память о нем, но другие помнили. Мало, но кое-что знал и помнил дед Харлампий, который осел в Ганышах в двадцатом году, когда еще свежа была память об обитателях сгоревшего дома. И конечно, знал учитель Букреев, без устали колесивший по округе и собиравший не только поливные горшки и вышивки, но и все, что можно было узнать о прошлом Чугуновского уезда, его обитателях.
Знания эти не имели применения, их оттирали, заслоняли непрестанно меняющиеся злобы дней бегущих, но вот они понадобились и всплыли в его памяти отчетливо и ясно.
– Стоп, товарищ директор!
– Кологойда предостерегающе поднял руку.
– А ну, выдь в коридор, - сказал он Семену.
Семен выпутал из табурета ноги, вышел и привалился к стене напротив двери.
– Так в чем дело с той самой старухой? Только тихо!
– А дело в том, - горячо зашептал Аверьян Гаврилович, - что кольцо-то я ведь купил у нее!
– Ха! Интересная получается карусель... Когда это было?
– Давно... Я ж говорю, она еще не была старухой, а просто пожилой женщиной. Можно проверить по инвентарной книге, но я помню и так... Да, точно: в тридцать втором. Тогда ведь, помните, голод был...
– Я, извиняюсь, не помню. Меня на свете не было.
– А? Ну да, конечно, конечно... Время, знаете, было тяжелое, за кусок хлеба готовы были все отдать.
Старуха и тому была счастлива, потому что, посудите сами, - кто бы его, кроме меня, купил? Как украшение не годится - черное, невзрачное, без всякого камешка, и перстни вышли у нас из моды. Как обручальное тем более не годилось, да в ту пору обручальные кольца и носить перестали... Я пытался расспросить, что за кольцо, откуда, - Лукьяниха не имела никакого понятия. Очевидно, она подобрала его с другим хламом в помещичьем доме, а как, что и откуда - действительно не знала.
– В помещичьем доме?
– Ну да, в ганыкинском... В начале революции Ганыка бежал в чем стоял. Оставшееся имущество растащили, дом сожгли. Чем-то, надо думать, попользовалась и Лукьяниха. Она ведь в доме не то ключницей, не то экономкой была.
– Вон оно что!
– сказал Кологойда.
– Бабка-то, оказывается, из бывших.
– Что вы, какая там бывшая! Прислуга - вот и все...
От того, что помещичий дом разорили, никто не разбогател. Ганыка был из последышей, проживал остатки. Если какие-то ценности были, должно быть, увез с собой, а дребедень - на ней не разбогатеешь... И Лукьяниха не разбогатела. Всю жизнь по чужим людям - не то прислуга, не то нахлебница, почти нищенка...
– Знаем мы тех нищих! Побираются, побираются, а помрет - тюфяк деньгами набит...
– Ну, товарищ Кологойда, вам такие басни повторять не к лицу. Эти сказки придумывали скупердяи себе в оправдание - чтобы голодному куска хлеба не дать... Бывали такие редчайшие случаи, но только до революции и во время нэпа, когда существовали профессиональные нищие. А кто сейчас живет подаянием Христа ради?
– Тунеядцы, положим, имеются, - сказал Кологойда, - только теперь они не побираются: они воруют. Ну, то особ статья... А вот на кой пес бабке это кольцо? Что она шептуха, малость знахарствует - известно. Но чтоб насчет будущего, этой самой фортуны ворожила - что-то не слыхал.
– Колесо Фортуны, - сказал Аверьян Гаврилович, - вовсе не употребляется при ворожбе. Астрологи составляют гороскопы, так сказать, расписание человеческих жизней по звездам...
– Насчет звезд Лукьяниха вряд ли петрит... Тут чтото другое. И откуда у нее такие деньги? Да еще целой бумажкой. Сторублевку никто не подаст и не подарит...
Где твоя бабка, Бабиченко?
– Сказала, будет ждать около колодца.
– Навряд, чтобы она там до сих пор сидела. Однако пойдем, посмотрим. Запирай свои капиталы, а ножик твой поломанный я возьму - на всякий случай... Что ж, товарищ директор, запирайте хозяйство и идите до дому, поскольку кража не состоялась. Только на будущее лучше проверяйте, чтобы еще кто-нибудь не забрался в музей ожидать автобуса...
– Теперь будьте покойны!
На дворе уже стоял белый день. Горькие дымки струились из труб и летних кухонь, надсадно кудахтали спозаранку опроставшиеся куры, величаво переваливаясь и гортанно перекликаясь, гусиная ватага потянулась из музейного двора к остаткам лужи в конце улицы.
Возле колодца Лукьянихи не было.
– Ну, где твоя соучастница?
Семен не знал, что ответить, и заглянул в колодец.
– Нет, старушки со сторублевками в колодцы не сигают.
– Может, у Сидорчучки?