Колесо в заброшенном парке
Шрифт:
— Так что, теперь не мыть его? Он же блохастый!
— Сам ты блохастый!.. — ответил Вовка. — Вот ведь блудище, а? С марта месяца где-то шлялся, а приперся как ни в чем не бывало!
— А может, тебе его кастрировать? — неуверенно посоветовал Стас.
Вовка не отвечал, тупо разглядывая узор на линолеуме.
— Азазелло задумался, — прокомментировал его молчание Стас.
Дверь кухни распахнулась.
— Кого кастрировать? — деловито осведомился Добрыня, появляясь на пороге. Он только что допил сок и теперь неинтеллигентно вытирал губы подолом застиранной
— Э-э… Иди, мальчик, не мешай, — отреагировал на вторжение Вовка.
— Щассс… Не вздумайте — Антошка вам кастрирует!
— Скажи ему, что может спать спокойно, — сказал Вовка. — Никто его кота не тронет.
— Скажу. А как дела с Антошкиным оформлением?
— Не спрашивай… — мрачно ответил Стас. — С этой проблемой меня отовсюду гонят в три шеи.
— Значит, ты — Змей Горыныч! — с восторгом выдал Бурик, выглянув из-за Добрыни.
Позади стоял совершенно счастливый Антонио, прижимая к себе перевернутого вверх лапами кота.
— Так, а ну — брысь! — гаркнул Вовка. — Да-да, и ты тоже! — последнее относилось персонально к Антонио, который принялся выпытывать у Бурика cosa vuol dire «брысь». — Кота, кота оставьте! Никуда он не денется. Мы его сейчас мыть будем…
— Мы посмотрим! — хором завопила троица.
— Господи… — удрученно сказал Вовка.
— Чего ты их прогнал? — спросил Стас, когда входная дверь за мальчишками захлопнулась.
— Понимаешь, — сказал Вовка, почесывая урчащего Маркелыча за ухом. Кот благоухал на всю кухню гелем для душа. — Мне кажется, надо отпустить ребят в их мир.
— А что, мы их держим? — слегка обиделся Стас.
— Нет, ты не понял. Ведь мы… мы, как ни крути, наблюдаем за их детством со стороны — любуемся им, скучаем по нему. А они… они в нем ЖИВУТ! Как итальянцы в Италии… Ощущаешь разницу?
— Еще бы… — грустно ответил Стас. — Воистину, с детством нужно расстаться, чтобы его оценить.
— Кстати, я тут стихи интересные обнаружил… Александра Кушнера. Брысь!
Кот мягко соскочил на пол и с удовольствием потянулся. Вовка достал блокнот, перелистал его и, слегка смущаясь, прочел:
— «Два мальчика, два тихих обормотика…»
— Теперь уже три мальчика… — вырвалось у Стаса.
— Пух! Не мешай!
Два мальчика, два тихих обормотика, ни свитера, ни плащика, ни зонтика, под дождичком на досточке качаются, а песенки у них уже кончаются. Что завтра? Понедельник или пятница? Им кажется, что долго детство тянется. Поднимется один, другой опустится. К плечу прибилась бабочка — капустница. Качаются весь день с утра и до ночи. НиВовка поднял на Стаса глаза, и закончил:
Мне кажется, что я — один из мальчиков.Оба молчали. Такие паузы — вечные спутники настоящей поэзии.
— Ты таким и остался, Вов, я хорошо помню тебя в детстве.
Люба позвонила через полчаса.
— Ну что, два мальчика, два старых алкоголика!
— Люба! — удивился Вовка. — Откуда ты знаешь Кушнера? Там дальше: «…ни свитера, ни плащика, ни зонтика…»
— Конечно! — перебила его Люба. — Какие еще плащики-зонтики? Вы же их наверняка пропили! В общем, подъезжайте завтра со Стасом ко мне на работу. Будем разговаривать об этом вашем «итальянце в России».
— Волшебница… — выдохнул Стас, интуитивно уловив суть разговора. — Добрая колдунья!
Электричка плыла по мосту над рекой, слегка покачиваясь и словно наслаждаясь ощущением полета. Добрыня всматривался в темно-зеленую громаду лесопарка, ожидая увидеть торчащий над лесом остов заброшенного Колеса.
— Вот здорово! — Бурик ткнул Добрыню в тощий бок.
— Что? — повернулся к нему Добрыня.
— Теперь мы сможем бывать в Италии, когда нам захочется. Стоит только чуть повернуть колесо.
— Да. Только лучше помалкивать об этом. Представляешь, что будет, если кто-нибудь узнает? Особенно взрослые.
— Да они и не поверят. Поначалу…
— А когда поверят?
Бурик задумался. Потом покосился на Антонио. Тот терпеливо молчал, хотя карий взгляд его выражал сплошной вопрос. Бурик кратко перевел ему содержание беседы.
— Да я почти уже понимаю, — ответил Антонио. — Просто я подумал, что, наверное, об этом переходе вообще никому не надо говорить. Просто нельзя и все.
— Приехали, — сказал Бурик.
Друзья вышли на платформу и с удовольствием вдохнули полной грудью. Воздух был свежим, пение птиц наполняло душу новыми силами.
— Айда… — сказал Добрыня и первым направился по тропинке, ведущей в парк.
До ржавой будки заброшенного «Иллюзиона» шли молча. Когда впереди показались останки цепочной карусели, Добрыня предложил:
— Кого покатать?
Бурик забрался на покосившееся сиденье, висящее на трех цепях вместо четырех, Антонио уцепился за косо висящую перекладину и поджал ноги. Добрыня схватил свободно болтающийся обрывок цепи и потянул ее на себя. Под основанием карусели что-то застонало и вся конструкция начала тяжело проворачиваться.
— Basta… — сказал вдруг Антонио каким-то чужим голосом. — Мне кажется, тут лучше ничего не трогать. А то что-нибудь обязательно может случиться.
Он отпустил перекладину, которая закачалась с легким скрипом.