Колледж Святого Джозефа
Шрифт:
Соня усмехнулась. Все смотрели сериал «Проклятая школа», идущий на одном из развлекательных каналов. В нем действительно герои нашли чердак, и на них посыпались «приключения»: убийство историка, нацисты и гены инопланетян, вживленные в некоторых школьников, отчего те начали светиться в темноте.
— Уверяю вас, это совершенно безопасный чердак, — Заваркина сощурилась на солнце, как кошка, — опробован поколениями старшеклассников Иосаафа.
— Что вы… ты что здесь делаешь? — спросила Соня.
— Пришла кое-что забрать!
Заваркина прошла в угол к огромному пыльному сундуку, заваленному всякой
— Ни х-хрена себе!
Сундук открытым был больше самой Заваркиной. Ребята с любопытством столпились вокруг. Внутри сундука лежало оборудование для бала на Хэллоуин.
Нечто оранжевое бросилось им в глаза. Только наклонившись пониже, они смогли разглядеть, что это китайские фонарики разных размеров, выполненные в виде хэллоуинских фонарей-тыкв. Под ними лежали гирлянды в виде плотных оранжевых резиновых трубок, какие-то бархатные платья, парики, игрушечные кандалы, бутафорская мертвая голова, какие-то блюда, маска ведьмы и коктейльные палочки с пластмассовыми глазными яблоками на кончиках.
— Откуда столько всего?
— А что это?
— А это?
Ребята наперебой задавали вопросы и доставали из сундука предметы один причудливее другого.
— Это что? — поинтересовался Кирилл, достав какие-то перепутанные веревки, — парашютные стропы?
— Трапеция это, — пояснила Заваркина и нырнула в сундук с головой, — для воздушных гимнастов. Вернее, ее кусок. Остальное там, в углу.
— Откуда это? — спросила Соня и нетерпеливо дернула Анфису за рукав.
— Украдено у попечительского совета. И из театральных мастерских, — Заваркина вынырнула, отряхнула пыльные руки и огляделась по сторонам, — вернее, воровалось за всю историю проведения Бала. Отсюда невыразимое количество и отменное качество.
— Почему отменили Бал? — спросила Соня у Заваркиной настолько требовательно, что сама удивилась.
Та лишь пожала плечами.
— Где-то мы переборщили.
— В смысле?
— Бессмысленно переборщили, — непонятно ответила Анфиса, — слишком много тыкв, маскарада, слишком активно пытались удивить и напугать прохожих.
— Бала действительно не будет?
— Бал будет, не будь я Заваркина!
В их глазах появилось то, что Анфиса расценила как надежду.
— Как они могли его отменить?
— Я Катенькой оденусь, — ляпнула Дженни.
— Тебе пойдет, — сказала Заваркина с усмешкой. Дженни сконфузилась.
— Катенька, может, и самая известная легенда Святого Иоасаафа, но уж точно не самая веселая, — пропел Кирилл, закуривая сигарету, любезно поданную ему Заваркиной, — в Муравейнике все больше студентов-самоубийц упоминают.
— Кружок философов? Это выдумки! — уверенно произнесла Софья.
— Не совсем. Просто философский кружок — это часть истории про Катеньку, — Заваркина забралась с ногами в кресло. Было видно, что она в прошлом немало часов в нем просидела. — Настоящей истории, а не того усеченного и приличного варианта, который преподносится горожанам. История-то от этого усечения не слишком выигрывает. Кажется сопливой и ненастоящей.
— А какая она на самом деле? Неприличная?
— Ну, могу рассказать…
Егор
— Шел пятый год двадцатого века. Время было неспокойное, смутное, а оттого романтичное. Однажды холодным утром, прелестным оранжевым октябрем, Екатерина Лапшина, девица из благородных, а может, и нет, примерная гимназистка, спешила на занятия. Семья ее жила в доме на три переулка ниже гимназии. Бежала, значит, Катерина на занятия, в платок куталась, потому как было холодно и местами скользко.
— Откуда вы знаете, что было холодно и скользко? — вдруг спросила Дженни.
— Загуглила, — невозмутимо ответила Заваркина и продолжила.
У самых ворот она столкнулась с молодым человеком. Он был вовсе не семинаристом, как говорится в нашей легенде — семинарии в городе Б тогда еще не было. Он был студентом мужской гимназии. Глаза у него были дерзкие и зеленые, словно луг после дождика. Посмотрел он на нее своими глазищами и всё — пропала Катька. Стала она его поджидать каждое утро у ворот, а он, не будь дураком, приходил как по часам и обязательно раскланивался. Катенька, надо отметить девицей была аппетитной, поэтому очень скоро они со студентом принялись разгуливать под луной по парку и яростно спорить о бытии. Как тогда было принято.
Гуляли они тенистыми аллейками недолго: в декабре начались волнения. Первыми заволновались студенты мужской гимназии: они восстали против своего директора. Краеведческие книжки умалчивают о том, в каких бедах его винили, но, скорее всего, в самых распространенных и по сей день: растратах, откатах и использовании служебного положения. Они бросили ходить на занятия, выписали своих родителей из отдаленных уголков губернии, чтоб те разобрались, а сами пошли в женскую гимназию подбивать девиц на бунт.
Катенька и еще несколько продвинутых учениц легко «всколыхнулись» и присоединились к сходке гимназистов. Остальным девицам был объявлен бойкот.
Занятия приостановили на месяц, и Катенька, ее студент, несколько гимназистов и гимназисток стали заседать на этом чердаке. Катенька произносила речи, призывая не ограничиваться бойкотом и строго осудить своих соучениц за равнодушие к происходящему и трусость, и в качестве наказания, например, пустить их босиком по морозу. Пили ли они на своих заседаниях портвейн, спорили ли об искусстве, курили ли опиум — об этом ничего неизвестно.
Однако ж, природа взяла свое, и там, где страстные речи, там же и страстные объятия. Задержавшись однажды, Катенька и гимназист осуществили свою любовь. Но, как водится, от пылкости да по юности у Катеньки в животе завелись дети.
Та, обнаружив беременность и справедливо опасаясь гнева папеньки, спряталась на чердаке. На этом чердаке. Здесь она поджидала гимназиста, и здесь же состоялось драматичное объяснение, которое прояснило, что для него важнее всего сейчас Родина и ее беды, а не семья и зареванная Катенька. Девица, доведенная до отчаяния, взяла и повесилась. Может быть, даже на этой балке, — Заваркина показала пальцем вверх.