Коллекция нефункциональных мужчин: Предъявы

Рубанова Наталья Федоровна

— Давай поженимся, — беспафосно сказал мне однажды вечером мой будущий муж.

— Зачем? — удивилась я, и тут же захлопала ресницами, полагая, что в данном контексте просто необходимо хлопать ресницами.

— Ни за чем. Просто будем вместе жить, — и перешел поцелуем в руку в очень девятнадцатый век.

Я думала не долго, точнее — не думала вовсе. Свадьба не была пышной, пьяных драк не наблюдалось, невинности моей тоже.

— Я люблю тебя, — говорил мне мой муж.

Я отвечала ему абсолютно таким же предложением с точки зрения лексики-грамматики и, кажется, действительно любила. По крайней мере, мне очень хотелось в это верить: хотелось взаимного чуда,

хотелось простых и названных кем-то «примитивными» желаний: завтраков вдвоем, легкого покалывания где-то под ключицами, спешки домой по вечерам, и… эти маленькие ненужные подарки, маленькие ненужные подарки, без которых нельзя жить… Хотелось попробовать побыть обычной, без закидонов, женщиной. Женщиной без социальной роли и высоких слов о «призвании» — честно говоря, очень хотелось попробовать, как же все-таки живут нормальные люди, — быть может, это был мой очередной эксперимент. Мой муж предлагал мне покой, уют и защищенность. Он только не учитывал, что все это может в один прекрасный момент съесться безликой рутиной существования, которую ненавидела я так же сильно, как пресловутый уют — ценила.

Моя профессия всегда мешала интиму жизни, каков он есть: журналистика отнимала много сил и времени, но я любила «дело», и никогда не променяла бы его ни на какое другое.

После свадьбы же я неохотно тащилась в командировки и искала причины — полубессознательно, — чтобы вместо меня в некогда желанную тьму-таракань отправили кого-нибудь еще. Я так устала тогда — от всего. Впервые в жизни позволила себе побыть слабой. Хотя, если быть точнее, просто расслабилась, ощутив внезапно забытое, почти архетипическое и уже занесенное в Красную книгу, «сильное плечо»… Мне действительно было в кайф от этого ощущения полубессмысленного безделья, изощренных занятий любовью и бессистемности дней без исчадия великих славных дел.

«К черту! — думала я. — К черту! Я и так сделала достаточно. Могу я хоть немного отдохнуть?» Но муж мой, кажется, считал по-другому.

— Ты личность, — часто повторял он. — Ты не должна замыкаться. Тебе многое дано, — и нес подобную чушь.

Учитывая, что со дня свадьбы едва-едва прошел месяц (действительно медовый), ложка дегтя уже зависала в воздухе, как частенько — мой тогдашний компьютер: мы с мужем сидели на кухне напротив друг друга и пили чай — красный и зеленый; смысл сказанного им не сразу доходил до меня.

А смысл сказанного им, в двух словах, был следующий: «Не слишком ли сильно влюблена девочка и не мешает ли эта любовь ее профессиональному росту?»

«Девочка» ловила пальцами брови и прилагала достаточные усилия для того, чтобы не покрутить пальцами у виска напротив сидящего, показавшегося вмиг незнакомым, человека.

Потом тот человек просил прощения, долго извинялся, еще дольше пытаясь объяснить абсурд сказанного. Я же не понимала, как можно любить «слишком сильно», а он говорил, что боится моего «растворения» в нем; я полночи просидела тогда на кухне с сигаретой и валерьянкой, а утром, чудом не собрав вещи, позвонила подруге дней суровых по университетскому прошлому, договорившись встретиться во «Французской булочной» на Маяковке в половине восьмого.

Мы долго болтали; я тщетно пыталась проанализировать ситуацию, заливая ее французским вином и хрустя круассаном. И, по мере заливания и хрустения, до меня начала доходить банальнейшая такая мысль — еще та банальнейшая мысль.

Всю свою жизнь я стояла за любовью на паперти, только что не протягивая руку. Поэтому мою жажду никто не ощущал, — я казалась слишком сильной и

независимой. И вот, когда я уже одурела от собственной силы и независимости, появился мой муж — в нужное время в нужном месте. И я протянула ему руку. А он привык к обратному и испугался. Что в своей любви я утону. Что заброшу журналистику. Перестану быть самодостаточной. Превращусь в «нормальную» женщину. Чего он допустить не мог. Потому что сам всю жизнь простоял на паперти. Только с протянутой. Но ему не очень-то протягивали. А я протянула. И он взял. Но, в силу инерции, не мог сразу привыкнуть к двум. И страдал.

И тут я рассмеялась. Потому что, в сущности, была свободна — даже от себя. Потому что меня не было. Никогда. Потому что Бог и Дьявол создали меня как упрек «нормальности», а не как особь женского пола. Не как самку. Но и как особь женского пола и самку — одновременно. И я расхохоталась — нагло и молодо расхохоталась, — ведь раз меня не было, нечего было терять!

Euifi та мысль показалась мне удивительно забавной, @@@:

Когда я вернулась к мужу, я застала его седым.

— Сколько лет тебя не было?

— Столько не живут, — ответила ему я, тоже седая и осунувшаяся.

Мимо нас проплывали какие-то черные коты и участливо-искусственно мурлыкали.

— Почему ты не пришла раньше? Мне было без тебя страшно одиноко, я не знал, куда деться; пил…

— Много?

Мы обнялись и никогда больше не расставались. О, несколько счастливых недель перед разложением на элементы! Мы же оказались совсем, совсем уже старенькие, два несчастных идиота!

Но перед агонией он напомнил мне давнее счастье; я не знала, много это или мало, и стоило ли ради этого жить?

Иван среднерусский

Женщина делала вид, что не плачет. Ей хорошо это удавалось — благо роль была выучена давно и существовала репризно. Иван подошел к ней со спины и, резко развернув к себе, сказал властно: «Так надо».

Женщина улыбнулась уголками губ; она казалась очень бледной и уставшей, но, переборов себя в очередной раз, кивнула вместо эпилога.

Женщина была потрясающая любовница. Сумасшедшая, необычная, яркая: часы, проведенные с ней, Иван вряд ли забудет. Плюс — низкий голос, миндалевидные глаза и собственная квартира в центре города, уставленная всем тем, что так любит Иван: хорошие книги и удобная мебель.

Он остался в первую же ночь; Женщина не выражала тогда ни согласия, ни его антонима — просто передвигалась босиком по паласу, мягко так, пантерно.

Иван заметил, как блестят перламутрово ногти на пальцах ее ног, и не удержался — поцеловал.

Женщина смотрела на него сверху вниз, как бы оценивая. Тогда. Это длилось не более нескольких секунд; через какое-то мгновение Иван остолбенел, глядя на обнажившуюся, весело играющую глазами, — та действительно была хороша. Иван долго целовал пальцы ее ног — маленькие пальцы с перламутровым лаком. Потом стало жарко, и он грубо навалился на Женщину, а чуть остыв, взял ее лицо в ладони.

Он никогда не видел таких лиц, действительно — никогда! И лоб, и нос, и рот, и глаза — все вроде бы такое же, как у всех, но только… — нет, совершенно другое!» В чем разница? — судорожно думал Иван, глядя в зрачки Женщины. — Как будто она родная», — догадался он, но тут же испугался собственной догадки и отвел взгляд.

Сколько у него их? Считал ли? Было или не было? Как он здесь оказался? В этой квартире? С этой Женщиной? Какая у нее удивительная кожа!

…Он долго целовал ее. Кожу.