Коллективная вина. Как жили немцы после войны?
Шрифт:
Кажется, сейчас ни один политик в Федеративной Республике не понимает этого. Кто догадывается, тот не решается сказать об этом, предпочитая ничего не видеть. Другие державы видят это, но предпочитают молчать. Федеративная Республика сама изолирует себя в том смысле, что никто не может поддерживать ее политику, и она остается в одиночестве. Так что речь идет не об окружении Федеративной Республики (как было с Германией перед 1914 г.), а о самоокружении эгоистического образа мышления, проявляющегося во внешней политике. Его не может разделять ни одно государство. Не может быть никакого доверия к Федеративной Республике.
Политики Федеративной
Сказанное мною я считаю, с точки зрения существующей реальности и принципов свободы и мира, логически необходимым, хотя на фоне существующих сейчас в Федеративной Республике мнений это может показаться абсурдным. Но стоит многим задуматься над этим – и вещи, вначале отвергавшиеся как абсурд, могут предстать как нечто само собой разумеющееся. Я знаю, что не сказал ничего нового. Немцы не так уж глупы, чтобы не видеть элементарных вещей, хотя и не говорят о них открыто. Так было во времена кайзера, так было и в 1918 году – тогда один лишь Макс Вебер говорил о так называемой революции как о «кровавом карнавале» и его не хотели печатать в газете «Франкфуртер цайтунг». Так было и в период Веймарской республики, и во времена национал-социализма (тогда это объяснялось террором и смертельной опасностью). Так обстоят дела и сейчас.
В политической истории не господствует разумное начало. У Гёте были все основания презирать историю. Весьма возможно, что все простое и последовательное с фактической и логической точки зрения правильно. Но до тех пор, пока приходится иметь дело с «иррациональным», противоречащим действительности фанатизмом национального или идеологического толка, разумную политику можно проводить лишь в том случае, если принимаются во внимание и эти противоречащие разуму элементы. Слабая сторона построений и наблюдений, содержащихся в этой книге, заключается в том, что в них недостаточно показано отсутствие здравого смысла во всем его чудовищном масштабе. Но при всех своих недостатках такие построения необходимы, так как они помогают лучше видеть и осознавать происходящее.
Возможно, все рухнет. Если учесть, что до сих пор все, даже великое, погибало из-за совершенно явных ошибок – будь то ошибки, допущенные в большой политике или в самом образе жизни, в практической экономической деятельности или в нравственной сфере, – то не исключено, что все человечество движется по пути, ведущему к самоуничтожению. Мыслящий человек должен принимать во внимание такую возможность, и тогда он поймет, что такое человек и чем он может быть. Тогда все предстанет в правильном свете, а близорукие и фальшивые прописные истины исчезнут.
Однако человек, если он хочет познать начала своего бытия и жить, не имеет права отчаиваться. Он может идти вместе с теми, кто отстаивает по крайней мере шансы разумного начала на успех, кто уважает человеческое достоинство. Не исключено, что человек в конце концов одержит победу над антиразумом
Ответ на критику
Резкая критика, с которой была встречена книга «Куда движется Федеративная Республика?», побудила меня кое-что осмыслить, уточнить некоторые выводы и сделать дополнения.
С тех пор как была написана моя книга, положение в Федеративной Республике стало еще более угрожающим, поэтому характеристика его ныне должна быть еще более беспощадной.
Кое-кто может обратить внимание на следующий парадокс: мы являемся свидетелями гибели демократии, которой у нас, собственно, и не было. Мы можем сделать только одно – нечто невероятное, но не невозможное: путем резкого поворота создать здоровое в морально-политическом отношении государство.
Америка (США). Мой тезис для внешней политики – «с Америкой – прежде всего» – оспаривается самым энергичным образом. Америка, дескать, творит ужасающие вещи, мы не можем принимать участие в этом, а я, мол, не в меру доверяю ей. Америка печется только о своих интересах, а о наших – лишь в той мере, в какой это отвечает ее собственным. Мою надежду на то, что Америка будет на нашей стороне, причем ради нас самих, если только мы заслужим ее доверие, называют необоснованной.
Считают, что, вступив в союз с Америкой, мы лишимся своего суверенитета, что мы должны не отказываться от него, а по собственному усмотрению искать союзников и помощь там, где представляется возможным. Не должны же мы становиться государством-сателлитом!
Кроме того, говорят, что в результате союза с Америкой мы приобщимся к американскому образу жизни и мышления. Мы не хотим, чтобы нас американизировали.
В Америке действительно происходят ужасные вещи. Наряду с поистине грандиозными событиями там возможны наихудшие. В Америке был Кеннеди, но там был и Маккарти. Там действуют «Общество Джона Бэрча», Ку-клукс-клан и одичавшая молодежь, угрожающие масштабы приняло вымирание больших городов, имеют место кровавые эксцессы, существуют продажные профсоюзы и продажные предприниматели. К тому же есть и объективные проблемы, в частности почти неразрешимая негритянская проблема.
Очень легко писать высмеивающие и предостерегающие книги, показывающие теневые стороны американской жизни. Их прочтут, чтобы избавиться от иллюзий. Но в конечном счете привлекают к себе внимание мощные противодействующие силы.
Что значит для нас Америка, яснее всего показал период президентства Джона Кеннеди и его убийство. Чувство реальности, способность ориентироваться в мировых событиях, знание людей, народов и государств составляли основу его духа. Он понимал обстановку в мире, потому что жил в самой гуще событий и с юных лет ориентировался в них. Его непоколебимая приверженность идеалам свободы, человеческого достоинства окрыляла его, а вместе с ним и американцев. Его искренность в отношениях с людьми, с которыми ему приходилось встречаться, уважение к силам человеческого духа в полную меру проявились, когда он стал президентом. Кеннеди оказывал огромное притягательное воздействие на американцев, завоевав их доверие, проявив мужество и в то же время величайшее благоразумие в момент крайней напряженности. Своей верой в провидение, которую нельзя назвать ни оптимизмом, ни пессимизмом, он возродил у американцев чувство ответственности за судьбу мира.