Колодезь
Шрифт:
— Пожитки со двора свозить или пусть сами продают? — деловито осведомился Антипа.
— Оставь покамест. Коли верно нет денег, что зря хозяйство зорить? Осенью накинем налогу.
Когда после порки братья, почёсываясь, брели к дому, им вновь повстречались воинские люди. Пятеро пестро разодетых всадников нагнали их на полпути.
— Эй, горемычные! — крикнул один. — Куда дорога ведёт? — К Долгому, — в один голос ответили Никита с Семёном.
— Ты тля!… — протянул один казак. — А Заворуй-то не соврал. И впрямь — Долгое!
— Чо я стану зря языком трепать, дурья твоя башка, — огрызнулся другой конник. —
— Никак из своих кто, из голицинских? — спросил Никита.
— Был из голицинских, да весь вышел! — хохотнул казак. — Мне теперь Дон-батюшка заместо князя!
— Ты там, случаем, на Дону Ондрюху Игнатова не встречал? Он уж давно ушедши, лет с тридцать будет.
— Не, не встречал, — равнодушно отозвался казак. — Должно, помер, а может, в полон попал. Вот брат его, Сёмка, тот верно у турок. Своими глазами видал, как его в колодки забили и за море отправили.
— Сам-то ты кто таков? — спросил Семён, вглядываясь. — Никак Игнат? Жариков?…
— Какой он Игнат… — встрял весёлый казак, — рылом не вышел в Игнаты. Заворуй он, и все дела.
— Видали?! — не обращая внимания на насмешку, воскликнул постаревший и неузнаваемый Игнашка. — Помнят меня!
— Выплыл, значит, — сказал Семён. — А я тебя в мыслях давно похоронил, ты уж не серчай.
— Семён!… — завопил Игнашка. — Откуль ты? Я ж своими глазами видал, как тебя в колодки — и за море!
— Вот из-за моря и пришёл, — кивнул Семён. — Двадцать лет в неволе отбатрачил.
Игнашка кубарем скатился с седла, радостно гаркнув, саданул Семёна промеж лопаток, так что тот взвыл от жгучей боли в посечённой спине.
— Тише ты, чертяка! Спину не замай!
— Чего так?
— Янко попотчевал, — пояснил Никита. — За недоимки.
— Ну, ты умён!… — Игнашка присвистнул. — С одного холопства да в другое! Места тебе на земле мало?
— По дому соскучал, — оправдываясь, сказал Семён.
— Ну, раз так, то не жалуйся, — Игнашка приосанился и заломил колпак красного скарлатного сукна. — Ты лучше на меня глянь: барином живу, и никто надо мной начальством не властен. А всё потому, что казак. Тебе, дураку сиволапому, до меня тянуться — не дотянуться.
— А что, казак, — предложил Семён, — побороться со мной сдюжишь? Под микитки или лучше цыганской ухваткой, а то спину саднит.
— Ах ты, прыщ боевой! — Игнащка грянул шапкой оземь, уселся сверху, вытянул одну ногу и подогнув под себя другую. — А ну, давай!
Семён решительно уселся напротив, ухватил вытянутые руки, зацепил ногой ногу противника, и в то же мгновение Игнашка кувырнулся через голову.
— Стой! — закричал он. — Упереться не успел.
— Упирайся, — согласился Семён.
Он обождал, пока Игнашка изготовится к борьбе, и снова перекинул его через себя.
Багровый от досады Игнашка потребовал третьей схватки. На этот раз Семён поборол его медленно, перемогая силой силу.
— Ну ты здоров, медведь криворукий! — проворчал Игнашка, стряхивая пыль с измятого жупана. — Только я тебе всё равно скажу: велика Федура, да дура! Шёл бы к нам в круг, человеком бы стал. А что, мужики!… — Игнашка оживился. — Бросайте вы барщину. Казаками станете — не вас плёткой драть будут, а вы. Сейчас, это просто, на Дон бежать не нужно, казаки Василия Уса возле Упова Брода стоят. Я бы за вас
— Хозяйство у нас, — сурово прервал Никита, — и детей полон дом.
— Уже и детей успел наплодить? — Игнашка, кажется, обращался к одному Семёну.
— У меня детей нет, — вздохнул Семён, — а вот дела неисполненные есть.
— Ну, как знаете, — Игнашка молодецким прыжком взлетел в седло, — моё дело предложить, ваше — отказаться. А то надумаете — так приходите.
— Как надумаем — придём, — попрощались братья.
Покуда к дому шли, Никита не уставал плеваться, поминая пустобреха Игнашку, а Семён помалкивал. Приказчиковы шелепы ему не больно понравились, и с такой смазкой прелестные слова легко запали в душу. Вот только дело, о котором вскользь помянул Семён, и впрямь держало дома. Дело мешкотное, ежели его по закону вершить, к тому же ни приказчик, ни сотский недоимщика слушать не будут, разве для того, чтобы вдругорядь плёткой прохладить. Однако хочешь, нет, а раз крест на Фроськиной могиле поломал, то новый поставь. А крест без доброго дерева не поставишь.
После недоимочных мытарств звенеть мошной, покупая лес, значило ложиться уже не под плеть, а под кнут. В таком вопросе всякий лапотник разбирался, знал, за что батоги положены, за что — щедепы; когда велено бить беспощадно, когда с пощадою. Пуще всего боялись «ража». Взойдёт кату в сердце раж, так и лёгкой розгой из спины ремней нарежет. Убить не убьёт — за умученных на правеже палач и сам может на дыбе повиснуть, — но и живым не отпустит. Нет уж, лучше быть виновным, но целым. И раз так, то, значит, дерево придётся воровать.
Хороших дач под Тулой немного, а настоящий дуб только в Саповом бору найти можно. Но это места заказные, стерегут заповедный лес как зеницу ока, с топором туда лучше не соваться. Лесники могут и до суда дело не довести, порешат на месте, и вся недолга.
Тогда Семён решился умыкнуть лесину со двора самого Антипы. Сотский жил в деревне Упов Брод и как раз в ту пору строился. Лес был запасён добрый, бревно к бревну, и не только сосна, но и запретный дуб, чтобы полы умывными были. Дубовые кряжи, ещё не распиленные, сохли на берегу реки. Караула не было: брёвна товар счётный, пропажи сразу хватятся, и так просто Ловцов обиды не простит. Но Семёна это ничуть не смутило. Самому — плевать, а крест, из дуба рубленный, даже Антипа зорить не посмеет.
Поздним вечером, когда на улице притемнело, Семён прокрался с багром на берег, свернул в воду заранее присмотренное бревно и, зацепив его острым крючьём, потащил по мелководью. Две версты гнал деревину вверх по течению, до самого устья Упрейки. Тут место болотное, так просто не пройдёшь. Зато именно сюда, не без Семёнова промысла, пригнали долговские мальчишки лошадей в ночное.
Семён посвистал по-особому, как кеклик кричит в гилянских горах, и племянник Ванятка подогнал к условленному месту лошадь. Лошадь была своя, совсем ещё молодой жеребчик, выкормленный Никитой. Воронке, на которой Семён уходил в соляной поход, молодой конь доводился то ли внуком, то ли правнуком и звали его так же: Воронком, хотя, не в обиду будь сказано, был он куда как постройней прежней лошади. Ванятке за то, что с Семёном стакнулся, обещано было маковых рожков с ярмарки, а на именины кумачовую рубаху с белыми горохами.