Кологривский волок
Шрифт:
Только в овраге пришлось побуксовать. Всю гору устлал еловым лапником. Мотор надсаживался, руль лихорадило, но полуторка метр за метром брала подъем…
На воротах прогона, на огороде, держась за приколины, ужо торчали ребятишки. Не могли они пропустить такого события. Глядя на восторженные мальчишечьи лица, Иван понял, что сегодня не только для него, а и для них праздник. Всей ватагой кинулись открывать ворота и не вытерпели, закричали:
— Ваня, прокати!
Он весело подмигнул ребятам, разрешил:
— Забирайтесь! Минька, садись в кабину.
Пулей нырнул
Иван прокатил ребят по савинской дороге до самой верхотинки. Развернулся у росстанного камня и пустил машину внакат под угор. Рядом бабы косили овес, опершись на косы, смотрели, как бежит по полю машина. Ребята махали им руками, галдели наперебой. А Минька не спускал глаз с дороги, стремительно летящей под колеса, и представлялось ему, что он сидит за рулем. Дух захватывало.
В деревне Иван высадил ребят и поехал на конюшню, к Портомоям. Миньке опять повезло, остался в кабине. Машина остановилась у самой воды на каменистом занеске.
— Теперь ты поработай, а я покурю. — Иван потрепал выбеленные солнцем Минькины вихры. — Держи тряпку и ведро.
Он присел на валун. Ладони жгло, плечи ныли, как после длительного походного марша. Но было ощущение уверенности, спокойствия, какое всегда испытываешь, окончив большое дело. Река торопливо булькала в камнях. Длинная, ярко-зеленая трава мягко стлалась по течению, как будто расчесывали ее невидимым гребнем. Молчали берега, только куличок-рыболов немудрено посвистывал, одиноко припрыгивая на топляке, торчавшем из воды.
Иван как бы очнулся, услышав шорох гальки. Обернулся и увидел Настю с Шуриком. Она улыбнулась, застенчивая ямочка играла на ее левой щеке.
— Отремонтировал машину?
— Не совсем еще, но ездить можно.
— Теперь свой шофер в деревне. У ребят-то сегодня радости! — Поставила на подмости корзину с бельем, предупредила сынишку: — Шурик, сюда не ходи, упадешь в водичку. Играй камушками.
— Боюсь масыну.
— Не бойся, мой маленький.
Мальчонка подошел поближе к полуторке. Недоверчиво моргая белесыми ресницами, ковырял облупившимся носком ботинка гальку, смотрел то на Ивана, то на Миньку, старательно драившего капот. Да, Шурик был очень похож на Настю, но Иван ревниво определил в нем и Коршуновскую природу: пухлые, как у Егора, губы, чуточку приплюснутый нос.
— Где луль? — спросил он Миньку.
Тот показал руль.
— Как масына бибикает?
Минька нажал кнопку сигнала, звук будто ударился о противоположный берег и рассыпался эхом по лесу. Шурик вздрогнул и заприпрыгивал от удовольствия; легкую, как тополиный пух, челочку, торчавшую из-под вязаной шапочки, казалось, вот-вот сдует ветром.
— Мама-а!
— Что, мой хороший? Что, мой радостный? — приговаривала Настя, отжимая белье.
В ее голосе, в глазах, принявших цвет от песомской сталисто-синей воды, появилась теплота. Лицо, слегка возбужденное, зарумянившееся, выражало спокойную ясность.
— Еще
— Минька, хватит, — остановил Иван. — Вы мне аккумуляторы посадите.
— Ты камушки бросай в речку: буль, буль! — отвлекла сынишку Настя.
Шурик послушался ее, кинет камушек и ладошками всхлопнет. Она выполоскала белье и не торопилась уходить, стояла на подмостях, спрятав под фартук озябшие руки.
Неожиданно на берегу появился Василий Капитонович — наверно, возвращался с мельницы. Нарочито крякнул в кулак и бороду нервно потеребил.
— Настасия, давай корзину, — пробасил сипло.
— Сама донесу, папаша.
— Шурик, пошли домой. Иди к дедушке, — позвал он внучонка.
Шурик побежал к нему, залопотал, показывая на грузовик:
— Деда, смотли — масына! Би-би-и!
— Вижу, вижу, — недовольно бурчал Василий Капитонович.
Проницательно глянул на Ивана из-под низко надвинутого на лоб картуза и повел внучонка через поскотину к деревне. Настя поспешила за ними, тяжелая корзина поскрипывала у нее на бедре.
— Все, вымыл, — доложил Минька.
— Молодец! Сейчас поедем.
Иван подождал, пока Коршуновы не скрылись за конюшней, и только тогда завел машину. Было скверное ощущение, как будто его уличили в чем-то.
Минькины старания вознаградились. На зависть ребятам брат поставил машину около крыльца: он собирался ехать в Ильинское утром. До самой темноты Минька сидел в кабине, рулил, представляя себя шофером. Ребята липли на подножки, каждый норовил потрогать руль, а Ленька Карпухин потянулся было к рукоятке скоростей.
— Ты, Карпуха, смотреть смотри, а не лапай, понял? — осадил Минька.
— Что, жалко, да?
— Братка не велел дотрагиваться.
— Сам-то крутишь. — Ленька обидчиво шмыгнул носом.
— То сам. Мне можно, потому что наша машина.
— Так уж и ваша! — вступился Толька Комарик. — Мэтээсовская.
— Ну и что? Важно, кто шофер.
Против этого не возразишь. Машина доверена шоферу, и больше никому. Ребятам хотелось быть на Минькином месте.
— Минь, пусти в кабину.
— Еще чего придумаешь?
— Посигналить можно?
— Нельзя, аккумулятор сядет. — Минька и сам не понимал значения этих слов, но на ребят они произвели должное впечатление.
— Машина долго будет стоять здесь?
— До утра. А вообще-то братка будет заезжать, когда поедет на станцию. Я тоже с ним поеду на паровозы посмотреть.
— Э-эх! Вот посчастливилось! — восхищались друзья.
Изображая рев мотора, Минька надувал до красноты щеки, небрежно, как это получалось у брата, одной рукой крутил баранку, другой — по-шоферски облокотившись на дверцу. Ему представлялась ночь, резкий свет фар, распарывающий темноту, дорога, похожая на длинную белую стрелу, за которой гонится машина. Это ощущение было настолько заманчивым и явственным, что начинало холодком щекотать спину. Уже стемнело. Взволнованные ребята разошлись по домам, а Минька все сидел в кабине. Он бы и ночевать с удовольствием устроился здесь, на сиденье, но вышел на крыльцо брат и велел идти домой. Сам остался около машины.