Кологривский волок
Шрифт:
Лицо Катерины, раскрасневшееся, с налетом инея на черных бровях, сохранило девичью свежесть. Бывало, он робел перед ней, теперь же мог непринужденно разговаривать и без смущения смотреть в эти лукавые глаза, но с верхнего конца посада приближался бывший уполномоченный райкома, нынешний муж Катерины, который в конце войны увез из Шумилина такую красоту.
— Привет передавай нашим, — сказала она, давая понять, чтобы он не задерживался.
Нет, не сбила его с толку краткая встреча с Катериной, и все же ворохнулось в сердце давнее неутоленное
Не стал ждать попутную оказию. Снег был еще неглубок, дорога торная, с машинной колеей. Долог был его путь к дому — от Советской Гавани почти через всю Россию; последние двадцать километров своими волоками можно пробежать пешочком, как бывало.
Он шел споро и без устали, только под ботинками повизгивало торопливой скороговоркой. В Чучмарах, самом лешевом месте, когда в лесу стало темнеть, его догнала подвода. В порожних санях, укрывшись тулупом, валялся пьяный мужик и с куражливой настойчивостью повторял нараспев:
Я могу разбогатеть, Только стоит развернуться — Вещи старые продать…Сергей остановил лошадь, потряс мужика за плечо и скомандовал:
— Свистать всех наверх!
— Кто тут балует? Я вот кнутом счас дерну по шее.!
Из-под тулупа сердито выглянул Федор Тарантин, долго морщился и хлопал бесцветными, как осеннее небо, глазами, недоумевая, откуда взялся моряк. Узнал. Встрепенулся, полез целоваться.
— Серега Карпухин! Ну, скажи, будто приснился! Вот это фокус! Домой, значит, топаешь. Садись, чего встали-то? Н-но-о! Как же мы в Абросимове разминулись?
— Куда ездил-то?
— Лен сдавать. Свалил его, в чайной погрелся маненько. Оно, конечно, получилось не совсем в соответствии, да наше дело стариковское. Прямо ли, криво ли, а домой попаду: мерин доставит, не ошибется. Узнаешь Карьку?
Да, это был он, безотказный Карька. До армии Сергей помотался в извозе: и на лесозаготовки, и на речные пожни, и на льнозавод вот так же не раз приходилось ездить, так что знает, каково доставалось Карьке. Всю войну бедовал он вместе с людьми, ему бы надо памятник поставить посреди деревни.
— Ты, братец мой, полезай-ка в тулуп да воротник подыми, а то ухи у тебя красны, как перечные стручки, — советовал Тарантин. — Зря ты в чайную не заглянул.
— Я к Леньке заходил. Что же ваш Вовка не вместе с ребятами?
— В ремесленное уехал, считай, на самостоятельность определился. Не приведи бог, как мы, за понюх табаку вкалывать. Кто помоложе, все разбегаются, правильно и делают. Н-но, шевелись! Постой, где мы едем-то?
— Вон Бакланово, — показал Сергей на деревню, оставшуюся в стороне.
— А-а… Выпить-то у нас нечего? Плохо. Давай
Сергей достал «Звездочку» — на станции в Молотове двадцать пачек отхватил. Федор несколько раз ронял папиросу, едва прикурил.
— Четыре годика, говоришь, отбухал? Помнишь, как мы с тобой на сплав ходили? Поваландались с бревнами: зимой — в лесу, весной — на реке. Тебе рано пришлось в коренники впрягаться.
— Теперь-то как дела в колхозе? — поинтересовался Сергей.
— Не лучше прежнего, еще при Лопатине больше было порядку. Он на лесоучасток устроился. Председательствует после него Наталья Корепанова, баба и есть баба: шуму-крику много, толку мало. Бригадиром в Шумилине Егор Коршунов, тоже нервный, издерганный, сам знаешь, как в плену-то его усоборовали, да еще Настасья не дождалась.
— Наши писали, к Ивану она вернулась.
— Только пришлось им все же уходить из Шумилина, избу перевезли в Ильинское. У Ивана-то теперь двое ребят: Егоров парнишка да свой. Такая полупилась притча, что со стороны напереживаешься.
Карька неспешно перебирал мохнатыми ногами, черный ельник пилил и пилил зубцами вершин тускло-синее небо, звезды качались над просекой. Кутаясь в тулуп, Сергей охотно слушал разговорчивого старика, и представлялось ему, как ехали бы они вот так же вдвоем в кошевке с Катериной: то-то грешно было бы озябнуть.
Наконец выехали на шумилинское поле, показались приветливые деревенские огни. Был бы один, так бегом бы припустил с верхотинки. Тарантин догадливо подхлестнул мерина, снова разудало запел:
Я могу разбогатеть, Только стоит развернуться…Кузница… Прогон… Заулок… Сергей стряхнул с плеч тулуп, на ходу выскочил против крыльца. За дверями взлаяла, как на чужого, Лапка. На стук вышла мать.
— Живей отпирай, а то заморозишь своего краснофлотца! — весело поторопил Тарантин.
— Сережа, милый мой, мы тебя уж который день ждем! Ой, боже, да в ботиночках-то! Поди, ноги околели? — забеспокоилась мать.
— Ничего, дядя Федя меня тулупом выручил.
Поднялись в избу. Первой подлетела Верушка, большеглазая, тоненькая, с жиденькими косичками, она вытянулась за эти годы, как парниковый стебелек. Отец, пританцовывая на деревянной ходуле, восхищенно хлопал Сергея по спине:
— Ну-ка покажись, сынок, покажись! Заждались мы тебя, долгой оказалась твоя служба.
Бабка Аграфена была плоха, не вставала с постели, Сергей зашел за переборку, где она лежала. Слезы крупно покатились по ее иссохшим, как земля от зноя, щекам, заговорила, удерживая Сергея за руку, будто бы своего исцелителя:
— Слава богу! Не думала, что повидаю тебя, — этта, совсем было помирать собралась…
На столе все было собрано, как раз ужинали. Сергей еще не успел как следует оглядеться, но сразу отметил, что изба стала будто меньше и полати низко — едва не задеваешь головой.