Кологривский волок
Шрифт:
Егор шел своим берегом, возле остожий останавливался, сгребал вилами сенные остатки, вытаявшие из снега. Хоть бы воз наскрести. Самая бескормица, сена колхозным овцам осталось на несколько дней, давно уж Антонина Соборнова держит их на голодном пайке.
Сел отдохнуть на покосившиеся жерди, которыми огораживали стог. С застарелым чувством одиночества, потерявшим первоначальную остроту, смотрел на голубые размывы в теплом апрельском небе, на потемневший, словно бы разбухший от влаги, заречный бор. Взахлеб трезвонил жаворонок, в деревне настраивали голоса отогревшиеся петухи, каждая ольховая веточка празднично отзывалась сиянию солнца, и все это было
Вначале Егора сжигала такая ревность, что в пору было зарядить ружье, и неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы Настя не ушла от Ивана в Потрусово к тетке. Этим его самолюбие несколько утешилось: пусть не одному, а всем троим будет лихо. Постепенно гнев его смирялся, уже затеплилась крохотным огоньком глубоко спрятанная мысль о том, чтобы вернуть Настю домой, как вдруг узнал, что она родила: нельзя было простить такой грех. Еще раз переболев приступом ревности, он клятвенно решил навсегда выбросить Настю из головы и из сердца — перечеркнуть и забыть. Не так-то это было просто, потому что иногда встречался в селе с Шуриком и с ней самой, и во сне она приходила к нему. Сны раздражали его своей уступчивостью, в них он допускал Настю близко к себе, здесь она была прежней, ласковой, свободной от всякой вины. Наяву они ни разу не разговаривали, словно бы не существовали друг для друга.
Солнце поднялось на полуденную высоту, по-весеннему увертливое, оно как-то умудрялось обходить облачка. Снег под его напором ноздревато истончался, оседал на глазах, около сапог Егора настоялись лужицы. Надвинув кепку на глаза, он слепнул от ярого сияния снега. Над пригретым бором потекло зыбкое марево, воздух бродил, казался густым, хоть пей его, как холодноватый и резкий напиток. Тронулось, пришло в движение все живое на освобождающейся земле, даже ветки берез налились краснотой, как голубиные лапки. И сердце Егора, остуженное горечью утрат, на какой-то момент отмякло, но он не дал себе расслабиться, вскинул на плечо вилы и зашагал по взгорбившейся леденистой дороге к деревне.
Антонину Соборнову нашел около овчарни, по-прежнему располагавшейся в переоборудованной риге, которую наспех утеплили еще во время войны. Овцы, почуяв весну, требовательно блеяли.
— Прямо изведешься с ними! — пожаловалась Антонина. — Ну что по клочку дала? Голоднехоньки.
— Ужо поспрашиваю, может быть, кто-нибудь взаймы даст своего, летом отдадим, — пообещал Егор. — Я по остожьям прошел, остатки сгребал — воз наберется. Надо бы привезти, пока снег совсем не согнало.
— Ты уж, Васильевич, кого другого пошли, мне и тут дел хватает, небось от овец-то все открещиваются, одна я с ними валандаюсь, как проклятая.
Это верно, никто не берет под свой пригляд овец, потому что с ними много канители, особенно из-за ягнят — хлипкие они зимой, мрут от поноса. И Антонина каждый раз отказывается, а все-таки удается уговорить ее.
— Как-нибудь дотянем эту весну. Говорят, последний год овец держим — невыгодное дело. — Егор озабоченно поскреб затылок. — Ладно, попрошу Евстолью съездить.
Евстолья
— Погоди минутку, — остановил ее Егор.
— Куда это ты с вилами-то направился?
— По реке прошел, надо бы остатки, какие есть после стогов, подвезти. Съездили бы вы с Лизаветой Ступневой?
— Ой, нет, нет! — испугалась Евстолья. — Мне сегодня со своим-то делом не управиться. Навоз тоже надо когда-то возить, не дожидаться, когда до земли растает. На руках, что ли, его тогда таскать?
— Да черт с ним, с навозом-то! — вспылил Егор. — Овцы голодные сидят, слышь, как базарят на всю деревню. Чай, тебе не завтра грядки копать.
— Раньше бы думали, дотянули до тое поры, что ни на санях, ни на телеге не проедешь. У тебя вон кожаные сапоги, а у меня только валенки с галошами, ну-ка сунься в них на реку! — начала распаляться Евстолья.
— Как до колхозной работы дойдет дело, так у тебя все не слава богу. Ну погоди, придет сенокос, будешь клянчить лошадь — я те вспомню этот разговор! — не зная, чем еще пригрозить, тряс пальцем Егор. Его злило собственное бригадирское бессилие. Что с ней поделаешь? Никакой приказ ей не указ, из колхоза не выгонишь, откровенно говоря, это было бы не наказанием, а поощрением.
— Много я ее спрашиваю, лошадь-то? Вишь, в санки запряглась, а летом носилками да веревкой на горбу перетаскаю свое сено.
Евстолья сердито дернула санки и, тяжело разминая снег, потащилась дальше. Егор плюнул ей вслед, больше ни к кому не стал заходить, повернул к своему дому.
С осени, как умерла Анфиса Григорьевна, отец и сын Коршуновы остались вдвоем. Корову продали, насчет овцы договорились по-соседски с Тарантиными, те взялись держать ее исполу. Оставили одних куриц: без женщины любое хозяйство придет в беспорядок и запустение. Сами топили печь и готовили обед, мыли полы, стирали попутно в бане исподники да рубахи — все кое-как. Что и говорить, обоим наскучило бобыльное существование, вроде бы надоедать стали друг другу, иной раз проснутся ночью и молчаливо перемигиваются цигарками, как совы.
Егор только ступил в избу, сразу пахнуло свежим, выполосканным в снеговой воде бельем, оно лежало ровной стопкой на комоде: постельное у них брали Тарантины, либо сама Анна, либо Галина. Этот чистый запах отпугнул устоявшуюся пыльную затхлость необихоженного жилья.
Сели обедать. Егор брезгливо хлебнул вчерашних, с кислинкой, щей, нехотя стал ковырять картошку о постным маслом. Молча, оба злые, как черти, жевали сухомятку, чувствуя, что наступил предельный момент, когда требуется какая-то перемена. Василий Капитонович иоиеремннал пальцами сивую бороду и высказался наконец:
— Никуда не годится такая житуха, Егор; пора тебе привести в дом бабу, а не то мне придется подыскивать старуху.
Егор желчно усмехнулся.
— Мы с тобой, батя, списанные женихи.
— Полно, нынче бабам не до разбору. Зиму мы перезимовали кое-как, а дальше что? Може, есть кто на примете, покумекай или я подскажу.
Василий Капитонович выжидательно глянул в глаза сыну, тот не спешил с ответом, дескать, давай подсказывай.
— Сейчас была Галька, белье приносила… Не шибко красива, ростиком невелика, но проворная, по хозяйству толковая. И ходить далеко не надо, — показал пальцем на избу Тарантиных. — Как смотришь на это?