Колыбель тяготения
Шрифт:
Под эту жуткую какофонию мы с четверкой дендритов подлетели, как балетные танцоры. Я тогда страшно испугался. Жахнул на позициометре дополнительную силовую защиту. Сразу захотел оказаться дома рядом с мамочкой. Сдулась бравада. Казалось, уже ничем не управляю. Палатка перевернулась, и я до сих пор помню, как с силой зажмурил глаза. Но повезло идиоту. Не все дендриты выживают так близко к берегу, но мои, сцепленные ветвями, неуклюже подлетев, рухнули на то же место. Вгрызлись укороченными корнями в уже взрыхленную почву. И палатку, как драгоценное яйцо, удержали.
Страх в четырнадцать лет отступает довольно быстро. Только стихла череда подземных ударов, как я прилип носом к обзорной стене. Знаешь, половина чудес освоенного людьми Марса в скорости превращений
Снеговые нахлобучки на Марсе особенные, не такие, как сибирские сугробы на Земле. Внутри можно дышать. Перемещаться, строить снежные гроты и галереи. Мне как раз и хотелось сделать здесь собственный зимний лабиринт, совершать далекие походы по белым тоннелям. В общем-то очень детские желания.
В тот день я слишком устал и перенервничал, чтобы выбираться из палатки. Просто наблюдал за миром вокруг. Деревья, мелкая растительность, разноцветные мхи на земле — все выглядело размытым, бликующим, как за толстым бутылочным стеклом с вкраплением пузырьков. Стекло постепенно серело в вечернем свете, разбрасывало затухающие искры. Так и уснул на наблюдательном посту: свернулся клубком у прозрачной стены палатки.
Долгую череду дней у берега уже не вспомнить. Но сначала все выглядело, как сбывшаяся мечта. Я чувствовал себя великим исследователем. Весь такой независимый, смелый, вступающий в контакт с запретным миром. Как и много позже на Орфорте. Вечно хожу по одним граблям. За пять дней я выстроил сеть переходов до нескольких групп деревьев с угнездившимися там животными. Наблюдал, вел записи, устраивал маленькие диверсии и следил за реакцией обитателей лабиринтов.
Землянам трудно объяснить, как можно жить в брюхе гигантских сугробов: даже если их утрамбуешь, окажешься в норе без воздуха и света. На Марсе целая жизнь внутри воздушного молочно-белого стекла: ползешь по нему — оно хрустит, крикнешь — звук глохнет, посмотришь на солнце — проступает ледяная сеточка-кружево. Сама она прозрачная, снежинки в ней белые, а пространство вокруг плывет и затухает. Вот я и путешествовал на коленях, как снежный крот. С верхних уровней даже круче: распластаешься и смотришь за аквариумной жизнью разнообразных кракозябр, которые ближе к земле копошатся. Собирают коренья, перекладывают веточки в норке, иногда перебираются с этажа на этаж зимних квартир.
Вообще твари на Марсе прыгучие, зубастые, ядовитые. Но в ледяных ходах не попрыгаешь. Сначала жертву нужно через хрустящую стеночку рассмотреть, унюхать, что вкусная, и ход прокопать. А хищники — твари не хозяйственные, копают плохо. Чаще всего под снегом впадают в спячку. Я даже не сразу обнаружил, что у корней моих дендритов окопался марсианский полоз. Жутко умная, злопамятная треугольная змеюка. Почти не убиваемая. У нее такие пятна-мозоли на теле — центры редупликации. Отрубишь голову, а из мозоли уже следующая лезет. Все думалось, зимой во сне новая голова тоже полезет? Хоть я и защищен со всех сторон, но сама мысль неприятна. Еще наткнулся как-то на шестинога: зверюга с челюстями на каждой конечности. Быстрый и опасный. Хотя, если приручить, вернее друга не найти. Много разного видел. Но одному быстро становится скучно, и мне домой захотелось. Лучше бы вернулся тогда, не тянул, и идиллия не обернулась бы мерзостью.
Была там одна прикольная семейка речных жителей — бобров. Завозили их с Земли еще при колонизации красной планеты, но те сильно изменились. У Великих рек запруды не построишь и не разжиреешь. Приходится быть юрким, иметь
Однажды возвращался от бобров и прямо в собственном лазе наткнулся на чудную зверушку. Небольшое, сантиметром пятьдесят роста, пушистое существо. С забавными коротенькими лапками, сморщенной дружелюбной мордочкой, в половину которой — глазища. Прозрачно-голубые и очень печальные. Оно осмотрело меня и голосисто вякнуло. Я сразу отпрянул и выставил силовую решетку. Отползал очень медленно, не отрывая глаз от симпатичного создания. Собирался уйти в смежный переход. Спроси почему испугался? Никаких тебе когтей, лезвий, плетей. Нет даже ротационной челюсти, как у шестинога. Молчишь, Ирт? Так вот, самая хорошенькая зверушка — самая опасная на Марсе. Никогда не поймешь, что с ней не так. Учитель по биологии твердил — это вершина конкуренции хищников. Так и хочется такую пушистую милоту приголубить. Но возьмешь на руки, а она лизнет в нос, и ты труп. Или поднимешь с земли мило похрюкивающий мягких шарфик, а он обернется бронированным носком вокруг руки и жрет. Трубник такая тварь называется. Типичный житель марсианских лесов, не хуже ваших офуров. И имечко говорящее.
Гиперконкурентная неотения — петля в развитии марсианской фауны. Пропорции детеныша, голубые глаза, редкое смаргивание, застенчивая улыбка. Если зверушка выглядит безопасно и всем видом просит защиты, значит, беги. К походу я готовился, вот и убежал. То есть очень быстро уполз. Но домой не засобирался. Типа такой бесстрашный. Готовился к таким встречам и оружие было. Охотничья трубка отца.
С первого дня ленивка, как я его назвал за медлительность, прилип, как синий лишайник к голым пяткам. Встречался во время вылазок. Смотрел печальными глазами сквозь ледяные стенки. Устроил себе балкончик над моими дендритами и сидел там часами, смешно морща нос. Я из упрямства не сворачивал лагерь, доказывал себе, что плевать на него. Позже он стал таскать подарки: камешки, ветку, мороженные ягоды грибускуса и стебли ламы. Я его сторонился, а он рвался дружить. Правильнее было бы убить, но очень трудно в четырнадцать лет навести дуло силовой трубки на симпатичное создание, которое набивается в друзья. Возникли мысли, что все враки, не может ленивка желать зла, иначе зачем муркать и таскать жратву. Прям брачные игры какие-то. Мелькнуло предположение, что откармливает перед съедением, но как-то умерло само собой.
Понемногу мы стали общаться. Я, конечно, держал наготове силовой щит и охотничью трубку, но новый друг никак не угрожал. Скажешь ему что-нибудь, а он забавно притопывает четырьмя конечностями, кружиться вокруг себя, кивает. Берет любые угощения и вгрызается маленькими зубками. Однажды рискнул почесать ему мохнатое пузо. Защитив руку, конечно. Так он так тарахтел и жмурился, будто большего удовольствия за всю жизнь не встречал. Начал сопровождать меня в вылазках. От скуки я вел разговоры, а он будто улыбался и выдавал короткие согласные звуки. По всему выходило, что дружелюбное и безопасное существо.
В одно утро ленивка не появился. Перекусив синтезированным омлетом, я решил проведать своих любимцев псевдобобров, те как раз должны были взяться за последнюю стену. Еще несколько дней, замуруются намертво и улягутся спать. Натянул комбинезон, что-то вроде облегченного полярного скафандра, и выполз наружу. Путь привычный и недолгий. Двадцать минут и на месте. Уже приближаясь, заметил: что-то не так. Нет хозяйственной деятельности вокруг. Исчезло несколько крупных камней, а кусок стены словно провалился внутрь. Я забрался в верхнюю галерею и стал утрамбовывать снежную перину, чтобы протиснуться в проход, сделанный самими бобрами. В голове будто колокольчик звенел, требовал пробраться ближе к чужому жилищу.