Колыбель тяготения

Кибальчич Сима

— Аж сюда пробило? — крякнул мужик с цилиндрической войлочной шапкой, натянутой до жиденьких бровей.

— Пробило, уважаемые, пробило. И если бы вы не прятались от новостных пакетов, как зайцы от волков, то давно знали бы.

— И что с Тянь-Шанем?

— Нет его больше. На северо-западе сплошные лавовые озера, а горы к востоку от удара превратились тысячекилометровые долины щебня. Не выжило ничего.

Мужики обменивались взглядами, терли щетинистые подбородки и хмуро молчали. Ларский с шумом втянул воздух и продолжил водить палкой по земле.

—

Монголию просто приподняло и вытряхнуло как слежавшуюся простыню. Потом упала на место. Местами целая, местами смятая и расправленная. С повернутыми реками и слегка перекошенными горами. Отсюда к вам дотянулись разломы и потрясло немного. И это только потому, что подземная система ЦКЗ гасила удары как могла.

— Теперь здесь тихо, — произнес сидящий рядом мужик, с залысинами и в сером слайсе.

— Пока тихо. И если их удержат. А если нет? Прогноз ЦКЗ только часов на пять стабильности. А искусственный интеллект планеты поврежден и не всегда прав. Почему мы и висим над вами вооруженные до зубов. Если и здесь потечет магма? Хотите сгореть среди свежего урожая?

— Если улетим, то, что, сынок? Пользы от нас в космической войне — ноль. Ты запрешь на двух квадратных метрах с интеркомом и синтезатором? Или сунешь в капсулу и в космос кинешь?

— Это хотя бы жизнь и надежда.

— От такой жизни мы сами удавку накинем, — выплюнул седой в парке.

— И что значит жизнь? — покачал головой Терентий Васильевич. — Это не череда дней до смерти, Никита Сергеевич, а свой дом. Чтобы ритм родной и вкус на губах. Посуетишься по утру, попаришься на закате.

— Начнете все сначала, когда победим.

— Ха! Вам нынешним все так. И не закончив, снова сначала. Бегом, скачками к новому. Вандалы вы со своим надрывным прогрессорством.

— Почему же вандалы? — неподдельно изумился Ларский.

— Обороточка у прогрессоров такая. Когда рвешься в будущее, сохранять что-то недосуг, а значит, кидай в помои. Вот ты, Никита Сергеевич, знаешь хоть одну песню, которую две сотни лет назад среди народа пели? А пятьсот, тысячу? Нет. Не стоят они вашего внимания.

— Все не сохранишь, Терентий Васильевич.

Престарелая банда недовольно загудела.

— Конечно, чем быстрее бежишь, тем меньше с собой унесешь, — опять встрял лысый в парке.

— Значит, вы решили не бегать вовсе, — нахмурился Ларский.

— Лучше уж так.

— Но, если не повезет, на тот свет ничего унести все равно не сможете.

— Не дави, парень, нечего тебе нам предложить. На фронт мы бы пошли, но не возьмете без должных умений, а сидеть в цифровом бункере, чтобы потом найти здесь стылую лаву — увольте покорно. Лучше умирать в собственном доме и вместе с ним. Поэтому бери тех, у которых есть время на вторые шансы, и улетай.

Ларский встал, двумя хлопками отряхнул колени. С чего вдруг? Не запачкал, да и не успел бы. Но пропитался сельским духом. Настоянным. Он не слишком надеялся разубедить стариков, но теперь и на шкуре ощутил твердолобость соцданов.

Однажды на каком-то расширенном парадном заседании генерал-полковник Викторион

Крубер предложил создать сеть столовых здорового питания для офицеров. Отправлять туда всех стройными рядами на завтраки и обеды. Дело относилось к интендантскому ведомству. Ядовитый Треллин тут же заявил, что есть те, кто ведут здоровый образ жизни, а есть те, кто его влачат, и потакать последним интенданты не намерены. Соцданы явно влачили и с потрясающей упертостью.

— Будьте на связи, если передумаете.

— Это вряд ли, Никита Сергеевич.

Что ж, пожать на прощание протянутые руки и не рассыпать бисер… Писали, что рожденных в среде соцданов отличала высокая сенсорная восприимчивость, видимо, из-за долгой жизни в гармонии с природой. Для Ларского эти материи оставались далекими и непонятными, но способность таких людей стоять на своем и доводить до конфликта мало-мальскую знали все. Эмпатический уровень «изолянтов» часто не дотягивал до среднего. Карикатура на соцдана — это унылая морда в разгар карнавала. Тем, кто возвращались в большой мир в зрелом возрасте, нередко даже психолога-куратора прикрепляли. И все равно, конфликты и отчужденность…

На Алтае самая спокойная операция в череде последних страшных высадок. Уже привычны мусор, разруха, кровь, вокруг воют смерчи, а горизонт заволакивают белесые всполохи энергетических ударов. Здесь же мирная картинка: Здвински руки в боки топает вдоль кучи вакуумных тюков поблизости от стайки дам. Пусть хмурых и напуганных, но симпатичных и главное — целых. Георгий что-то объяснял рыженькой в комбинезоне с широкими алыми лямками. Придерживал ее за локоток так, что пятипалая лопата закрывала все девичье предплечье. А она застыла соляной статуей, только глаза моргают — может, в жизни черномордых мужиков не видала. А тут такое монументальное чудо с нашивками на груди.

Ларский больше не собирался общаться с народом, на земле и без него управятся. Его дело — ворох новой информации по кристаллам, общий контроль за периметром и операцией и обязанности следователя, их с него никто не снимал. К тому же результаты последних исследований с Европы ломали едва выстроенные им гипотезы.

Он уже рванул по раструбу к багровым огням командного челнока, как в спину ударил окрик:

— Ник! Боже мой, это ты, Ник?!

Высокая женщина держала ладонь у лба, закрываясь от солнца и ветра, но он все равно лохматил черные пряди. Несколько секунд Ларский не узнавал ее. Не совмещалось поселение соцданов с образом язвительной светской красотки.

— Марго?

— Она самая, Ларский. Уже не узнаешь?

— Невероятно. Что ты здесь делаешь?

— Жду того, кто увезет подальше. Но ты не спешишь. Впрочем, и не обещал.

Вот теперь Марго ни с кем не перепутать. И бесформенный серый балахон не помеха. Никита рассмеялся, испытывая смесь вины и радости, и пошел навстречу.

— Прости, не вышло встретиться через пару дней, как собирались.

— О! Я особо не рассчитывала. Если карточный азарт не смог оторвать тебя от дел, то ночной бабочке и не мечтать.