Колыбельная для брата (сборник)
Шрифт:
— Что? — прошептал Кирилл. Потом крикнул: — Какую правду?! Ты о чём?!
— Что с тобой? — удивился Пётр Евгеньевич. — Я же только спросил. Она говорила, что лучше перевести тебя в другую школу. Я и подумал…
— А я подумал, что ты про кошелёк…
Отец помолчал, погладил лысину и печально сказал:
— Ну и дурак…
Кирилл с облегчением рассмеялся.
— Рассказывай дальше, — велел отец.
Кирилл рассказал про Чирка, про Дыбу, про то, как Петька пытался найти кошелёк.
—
Отец хмыкнул, вскочил и зашагал по диагонали.
— Ты думаешь, я неправильно сделал? — сердито спросил Кирилл.
— Что?
— Ну, с Чирком. Что решил молчать… и вообще…
— Не знаю… Теперь это уже не имеет значения. Теперь ты должен делать, что решил.
— Я и делаю…
— Да, Ева Петровна тебя не одобрила бы… Кстати, твоё сегодняшнее поведение она считает вызывающим, ужасающим, подрывающим основы педагогики…
— А ты как считаешь? — с любопытством спросил Кирилл. Привалившись к спинке дивана и подтянув к подбородку колени, он следил за отцом.
Пётр Евгеньевич почти забегал.
Кирилл снисходительно вздохнул:
— Трудное у тебя, папа, положение. Согласиться с Евой Петровной тебе совесть не позволяет. А сказать, что прав твой сын, непедагогично. Да?
Отец подскочил и ухватился за подтяжки.
— Не городи чепуху, любезный! «Педагогично, непедагогично»! Я прекрасно знаю, что отбирать портфели и обшаривать карманы — это бред. И что нельзя с бухты-барахты называть человека вором! Но согласись, что и ты держал себя не лучшим образом! Еву Петровну возмутил больше всего твой тон.
— Когда не к чему придраться, придираются к тону, — объяснил Кирилл. — Стоит открыть рот, как уже говорят, что грубишь… Начинаешь доказывать, что нет никакой грубости, а тебе сразу: «Ах, ты ещё и споришь!»
— Ну, это бывает иногда, но всё-таки…
— Папа, — перебил Кирилл, — тебе сколько было лет, когда у тебя первый раз отобрали портфель и послали тебя за родителями?
— Что?.. Да, было… Девять лет. В третьем классе.
— И что ты делал?
Пётр Евгеньевич отпустил подтяжки, и они щёлкнули его по плечам.
— Что я делал… Плакал, кажется.
— И я раньше плакал, — сказал Кирилл и встал. — Видишь, папа, в чём дело: я плакал и был хороший. А сейчас я научился не плакать… если даже хочется… Но я не виноват, это виновата зелёная обезьяна.
Пётр Евгеньевич изумлённо уставился на сына.
— Какая… обезьяна? Это ты про Еву Петровну?
Кирилл с хохотом рухнул на диван.
— Ой, мамочки!.. При чём здесь Ева Петровна! Это шутка такая… Ой, слышала бы она!
Нахохотавшись, он вскочил, подошёл к отцу сзади и повис у него на плечах.
— Смотри, я скоро с тебя ростом буду.
— Рост линейной величины сам по себе не есть признак роста качества. Проще говоря, велика Федора… — ответствовал
— Разве я ухожу? — удивился Кирилл. — Я как раз хотел…
— Да? А что хотел-то?
— Хотел спросить: как ты думаешь, почему наша Ева Петровна такая?
— Какая «такая»? В общем-то обыкновенная. Ты слишком сурово на неё смотришь.
— Ага. Ты ещё скажи: «Какое ты имеешь право обсуждать взрослого человека?» А как жить, чтобы не обсуждать? Всё равно обсуждается — не вслух, так в голове. Мозги-то не выключишь.
— Видишь ли, Кир… Обсуждать и судить — разные вещи. Чтобы судить, надо понимать. Ты пробовал понять эту Еву Петровну — устающую каждый день в школе, издёрганную семейными хлопотами? Возможно, не очень здоровую. И тем не менее работающую с полной отдачей. Ради вас.
— Ради нас? А нас она спросила, надо ли нам это?
— Подожди. Я сегодня с ней беседовал и вижу: она искренне убеждена, что поступает правильно, она отдаёт своей работе массу сил. А то, что она не всегда вас понимает, ну что ж…
— Вот видишь! Она не понимает, а мы должны, да?!
— Дорогой мой Кирилл, — медленно сказал отец, и Кириллу вдруг вспомнилась Зоя Алексеевна. — Человеческие отношения — это ведь не рынок, где торговля и обмен товарами: ты мне дал столько, я тебе за это столько… Нельзя так мерить — ты проявил столько понимания, и я тебе отмерю равную дозу. И с добротой так нельзя. И тем более с обидами. Чем лучше человек, тем добрее он к другим и тем больше понимает других людей. Потому что он такой, а не потому, что ждёт платы за доброту… Кир, ты сейчас не спорь, ты просто подумай.
— Ладно, — вздохнул Кирилл.
Отец обнял его за плечи.
— Ты пока дерёшься со злом по-мушкетёрски. А нельзя ведь всё в жизни решать как в бою на шпагах. Человеческое понимание — то, если хочешь, тоже оружие в борьбе за справедливость… Если ты постараешься поглубже взглянуть на Еву Петровну, может быть, и она станет добрее.
— Ага… Папа… — сказал Кирилл. — Дело-то не во мне. Дело в Чирке. Поймёт ли Ева Петровна его?
— Ну… не всё решается сразу и просто, — проговорил Пётр Евгеньевич. — Утро всегда мудренее. Засиделись мы…
— Ага… Папа! Но ведь не с каждым можно так, «с пониманием». У меня ещё серьёзный вопрос.
— Ну, давай.
— Ты, когда служил на границе, изучал всякие приёмы? Самбо там, каратэ и всякое такое?
— Ну… да. Нас учили.
— А почему ты мне никогда не показывал?
— Да потому, что это не игрушки… Тебе зачем?
— А если привяжется вот такой Дыба…
Отец грустно и внимательно посмотрел на Кирилла.
— От того, что ты выучишь самбо, Дыбы не исчезнут. Они тоже выучат приёмы и приспособятся.