Колыбельная [litres]
Шрифт:
Устрица говорит:
– В компьютере книги были, но потерялись где-то в магазине.
И они сожгли весь магазин. Ради трех книг. Они сожгли десятки тысяч книг, чтобы наверняка уничтожить те три.
– Другого выхода не было, – говорит Элен. – Ты знаешь, насколько они опасны, эти книги.
Совершенно без всякой связи мне вспоминается Содом и Гоморра. Что Бог пощадил бы эти города, если бы там остался хотя бы один безгрешный и добрый человек.
Здесь же все наоборот. Уничтожены тысячи, чтобы гарантированно уничтожить единицы.
Представьте
И я даже не знаю, чем мы сейчас занимаемся: предотвращаем такой поворот событий или, наоборот, приближаем.
По телевизору передали, что при пожаре погибли двое охранников.
– На самом деле, – говорит Элен, – они были мертвы еще до пожара. Нам нужно было спокойно разлить бензин.
Мы убиваем людей для спасения жизней?
Мы сжигаем книги, чтобы спасти книги?
Я задаю вопрос: во что превращается наша поездка?
– Ни во что она не превращается, – говорит Устрица, пропуская прядь волос Моны сквозь монетку с дырочкой. – Чем она была, тем она и осталась. Захват власти над миром.
Он говорит:
– Ты, папочка, хочешь, чтобы все осталось таким, как есть, но чтобы главным был ты.
Он говорит, что Элен тоже хочет, чтобы все осталось таким, как есть, но чтобы главной была она. Каждое поколение хочет быть последним. Каждое поколение ненавидит новое направление в музыке, которую не понимает. Нас бесит и злит, когда наша культура сдает позиции, уступая место чему-то другому. Нас бесит и злит, когда наша любимая музыка играет в лифтах. Когда баллада нашей революции превращается в музыкальную заставку для телерекламы. Когда мы вдруг понимаем, что наш стиль одежды и наши прически уже стали ретро.
– Лично я, – говорит Устрица, – за то, чтобы все вообще уничтожить – и людей, и книги – и начать все заново. И чтобы главных не было.
А он и Мона будут новыми Адамом и Евой?
– Нет, – говорит он, убирая волосы Моны с ее лица. – Нас тоже уничтожат.
Я интересуюсь, неужели он так ненавидит людей, что даже готов убить женщину, которую любит. Я говорю, почему бы ему просто не покончить самоубийством.
– Нет, – говорит Устрица, – я всех люблю. Растения, животных, людей. Я просто не верю в великую ложь, что мы все можем плодиться и размножаться, не уничтожая при этом себя.
Я говорю, что он предатель своего племени.
– Я, бля, самый что ни на есть патриот, – говорит Устрица, глядя в окно. – Баюльная песня – это благословение. Зачем, ты думаешь, ее вообще придумали? Она спасет миллионы людей от медленной и мучительной смерти – от болезней и голода, от солнечной радиации и войны, от всего, к чему мы сами себя толкаем.
То есть он готов убить себя и Мону? А как насчет его родителей? Он их тоже убьет? А как насчет маленьких детей, которые
– Речь не о том, кто виноват, а кто нет, – говорит он. – Динозавры не были ни хорошими, ни плохими с точки зрения морали, однако же они вымерли.
Рассуждения в точности как у Адольфа Гитлера. Как у Иосифа Сталина. Как у серийного убийцы. Как у массового убийцы.
Устрица говорит, вплетая в волосы Моны витражное окошко:
– И я хочу сделаться тем, от чего вымерли динозавры.
Я говорю, динозавры вымерли из-за природного катаклизма.
Я говорю, что не хочу ехать в одной машине с человеком, который мечтает сделаться массовым убийцей.
И Устрица говорит:
– А как насчет доктора Сары? Мамуль? Помоги мне подсчитать. Скольких еще человек он уже убил, наш папуля?
И Элен говорит:
– Я зашиваю рот рыбе.
Я слышу, как Устрица щелкает зажигалкой, оборачиваюсь к нему и спрашиваю: ему обязательно курить прямо сейчас? Я пытаюсь поесть.
Но Устрица держит над зажигалкой Монину книгу «Прикладное искусство американских индейцев». Держит ее корешком вверх и быстро перелистывает страницы над крошечным язычком пламени. Потом чуть-чуть приоткрывает окно, выставляет книгу наружу, чтобы огонь разгорелся на ветру, и бросает ее на дорогу.
Костер кровельный любит огонь.
Устрица говорит:
– Многое зло – от книг. Шелковице надо изобрести свой собственный путь духовного просвещения.
У Элен звонит мобильный. У Устрицы звонит мобильный.
Мона вздыхает и шевелится во сне. Глаза у нее закрыты, Устрица гладил ее по волосам, у него звонит телефон, но он на звонок не отвечает, Мона зарывается лицом Устрице в колени и говорит:
– Может быть, в гримуаре есть заклинание, чтобы остановить перенаселенность.
Элен открывает свой ежедневник и записывает имя под сегодняшней датой. Она говорит в трубку:
– Не надо никаких священников, изгоняющих бесов. Мы можем выставить дом на продажу уже сегодня.
Мона говорит:
– Что нам нужно, так это какое-нибудь универсальное заклинание «всемирной кастрации».
Я интересуюсь: здесь никого не волнует, что после смерти он попадет прямо в ад?
Устрица достает телефон из своего бисерного мешочка.
Телефон все звонит и звонит.
Элен прижимает свой телефон к груди и говорит:
– Я даже не сомневаюсь, что правительство уже ищет пути, как остановить перенаселенность, – какую-нибудь вирусную заразу, что-нибудь в этом роде.
А Устрица говорит:
– Чтобы спасти мир, Иисус страдал на кресте почти сорок часов. – Его телефон так и звонит. – Ради такого дела я готов страдать вечность в аду.
Его телефон все звонит и звонит.
Элен говорит в трубку:
– Правда? У вас в спальне пахнет серой?