Колыбельная [litres]
Шрифт:
Это был мой последний счастливый день. Правду я узнал только вечером, когда вернулся домой с работы.
Джина лежала все в той же позе.
В полицейском протоколе это назвали бы сексуальным контактом с трупом.
Вспоминается Нэш.
Катрин лежала все так же тихо. Нижняя часть ее головы стала темно-красной.
Livor mortis. Окисленный гемоглобин.
Только когда я вернулся домой с работы, я понял, что сделал.
Здесь и сейчас. В запахе кожи в салоне машины Элен. Солнце только-только поднялось над горизонтом. Сейчас – тот же самый момент во времени, какой был тогда. Мы поставили машину
Бледный утренний свет, проникающий сквозь лепестки – розовый.
Розовый свет на Элен, Моне и Устрице, спящих.
Чуть впереди по улице – пожилая пара возится с цветами на клумбах у дома. Старик наполняет водой канистру. Старушка стоит на коленях, выпалывает сорняки.
Я включаю свой пейджер, и он сразу же начинает бибикать.
Элен дергается во сне и просыпается.
На пейджере высвечивается телефон. Этого номера я не знаю.
Элен выпрямляется на сиденье, сонно моргает и смотрит на меня. Потом смотрит на крошечные часики у себя на руке. На одной щеке у нее – продавленный красный след от изумрудной сережки-висюльки. Она смотрит на слой розовых лепестков на лобовом стекле. Запускает в волосы руки с розовыми ногтями и взбивает прическу. Она говорит:
– Мы сейчас где?
Есть люди, которые все еще верят, что знание – сила.
Я говорю, что понятия не имею.
Глава тридцатая
Мона стоит у меня над душой. Тычет мне в лицо ярким рекламным проспектом и говорит:
– Давайте сходим туда. Ну пожалуйста. Всего на пару часов. Ну пожалуйста.
На фотографиях в брошюрке – люди на американских горках, они кричат и машут руками. Люди на электрических автомобильчиках на площадке, выложенной по периметру старыми автопокрышками. Люди с сахарной ватой и люди на лошадках на карусели. Люди на «чертовом колесе». Надпись большими буквами по верху страницы: «Страна смеха, отдых для всей семьи».
Вместо букв «А» и «О» – четыре смеющиеся клоунские рожицы. Мама, папа, сын и дочка.
Нам предстоит обезвредить еще восемьдесят четыре книжки. Это еще несколько дюжин библиотек по всей стране. Нам надо еще разыскать гримуар. Воскресить мертвых. Или кастрировать всех поголовно. Или же уничтожить все человечество – у каждого свои понятия.
Надо столько всего еще сделать, столько всего исправить. Вернуться к Богу, как сказала бы Мона. Просто чтобы не нарушать равновесие.
Карл Маркс сказал бы, что мы должны превратить все растения и всех животных в своих врагов, и тогда то, что мы их убиваем, будет оправданно.
В сегодняшних газетах сообщают, что муж одной из манекенщиц задержан по подозрению в убийстве.
Я стою в телефонной будке у входа в библиотеку в маленьком провинциальном городе. Элен с Устрицей пошли потрошить книгу.
Мужской голос в трубке произносит:
– Отдел расследования убийств.
Я спрашиваю: кто говорит?
И он отвечает:
– Детектив Бен Дантон, отдел расследования убийств. – Он говорит: – Кто это?
Полицейский детектив.
Мона переворачивает проспектик и говорит:
– Посмотри.
У нее в волосы вплетены обломки ветряных мельниц, радиобашен и железнодорожных эстакад.
На фотографиях клоуны обнимают улыбающихся детей. Родители держатся за руки и проезжают в крошечных лодках по Тоннелю Любви.
Она говорит:
– Да, поездка у нас рабочая, но это не значит, что надо все время работать.
Элен выходит из библиотеки и спускается по ступенькам, и Мона бросается к ней и говорит:
– Элен, мистер Стрейтор сказал, что можно.
Я прижимаю трубку к груди и говорю, что я этого не говорил.
Устрица выходит из библиотеки и встает за спиной Элен, чуть сбоку.
Мона тычет брошюркой в лицо Элен и говорит:
– Смотри, как там весело.
Детектив Бен Дантон говорит в трубке:
– Кто говорит?
Это было нормально – принести в жертву того мужика с машинками на трусах. Это было нормально – принести в жертву ту молодую женщину с цыплятками на фартуке. Скрыть от них правду, не избавить их от страданий. И принести в жертву вдовца очередной манекенщицы. Но пожертвовать собой ради того, чтобы спасти миллионы, – это другое дело.
Я говорю, что меня зовут Стрейтор и что он мне звонил на пейджер.
– Мистер Стрейтор, – говорит он. – Нам надо задать вам несколько вопросов. Вы не могли бы зайти?
Я спрашиваю: вопросов – о чем?
– Нам лучше поговорить лично, – отвечает он.
Я говорю: это насчет смертей?
– Когда вы сможете к нам зайти? – отвечает он.
Я говорю: это насчет смертей без очевидной причины?
– Лучше раньше, чем позже, – говорит он.
Я говорю: это не потому, что среди тех, кто умер, был мой сосед сверху и трое моих сослуживцев?
И Дантон говорит:
– Что?
Я говорю: это не потому, что я проходил мимо по улице, в тот момент, когда умерли еще трое?
И Дантон говорит:
– Для меня это новость.
Я говорю: это не потому, что я был в том баре на Третьей авеню, как раз в тот момент, когда умер тот молодой человек с бачками?
– Э, – говорит он. – Марти Латанзи.
Я говорю: это не потому, что на телах манекенщиц обнаружены признаки сексуальных контактов, произведенных уже после смерти, – такие же признаки, как и на теле моей жены двадцать лет назад? И я даже не сомневаюсь, что у них есть видеозапись, как я разговаривал с библиотекарем Саймоном в тот момент, когда он так скоропостижно скончался.
Мне слышно, как на том конце линии скрипит карандаш. Детектив Бен Дантон быстро записывает за мной.
Мне слышно, как кто-то еще, в той же комнате, рядом с телефоном, говорит:
– Держи его на линии.
Я говорю: это что – хитрый ход, чтобы арестовать меня по обвинению в убийстве?
Детектив Бен Дантон говорит:
– Лучше не доводить до того, чтобы мы взяли ордер о принудительном приводе.
Не важно, сколько людей умирает, все равно все остается по-прежнему.
Я говорю: офицер Дантон, вы мне не скажете, где вы сейчас находитесь – в этот самый момент?