Колыбельная виски
Шрифт:
Спорить было бесполезно, когда она поднимала бровь. Пустая трата времени.
Всю дорогу до города пребываю в глубокой задумчивости. Я потерял работу, а этот дерьмовый городишко давал мало возможностей. Да ещё это обвинение в нападении, несомненно, будет малоприятным пятном на моем и без того не очень впечатляющем резюме.
Тормоза грузовика скрипят, когда я притормаживаю на единственном в городе светофоре и поворачиваю еще раз направо.
Бабушка ерзает рядом со мной, от неё так и исходит напряжение.
— Так ты хочешь исповедаться в своих
В поле зрения появляется крошечная каменная церковь, и я прочищаю горло, прежде чем въехать на гравийную парковку.
— В каких грехах?
— Это ты мне скажи. Попасть в тюрьму… — Я резко перевожу на неё взгляд, и она хмурится. — Совсем как твой папаша. Ну-ну... — Она качает головой.
Короткий всплеск адреналина пронзает меня прямо перед чувством вины. Чувство вины за то, что я подвел ее, что она сравнила меня с моим никчемным отцом.
— Ба, я…
— Сегодня утром мне позвонил Дикки. Извинился передо мной, что ему придется тебя уволить.
— Ба, все нормально. — Заглушаю мотор. — Я найду другую работу.
— Хммм. — Она немного напрягается, прежде чем открыть дверь. — Я становлюсь слишком стара для этого бардака. Говорю тебе, с твоими родителями и тобой, я удивлена, что Господь еще не счел нужным прибрать меня к себе. — Она протягивает руку и теребит воротник моей рубашки. — Но я люблю тебя, независимо от того, хулиган ты или нет.
Прежде чем я успеваю выйти из машины, она уже находится на полпути через небольшую парковку. Мужчина в клетчатой рубашке и комбинезоне придержал для нее дверь, и она поспешила войти. Благодарю его, когда вхожу внутрь и обнаруживаю, что она уже заняла место на одной из задних скамей. Пытаюсь отгородиться от жуткой органной музыки, слишком громкой для такой маленькой часовни. По крайней мере, в бабушкиной церкви просто играли на пианино.
Церковь… Я приезжал каждое воскресенье, но только потому, что бабушка отказывалась садиться за руль и настаивала, чтобы я остался. Думаю, она думала, что слова, в конце концов, дойдут до меня. Это было маловероятно, но, эй, это заставляло меня молиться раз в неделю. Каждый раз, проходя через двери, я молился, чтобы церковь не загорелась.
Небольшая паства рассаживается по своим местам. Люди здоровались и болтали друг с другом. Откидываюсь на спинку скамьи и закатываю глаза. Мимо проходит группа девушек, не сводя с меня глаз. Видите ли, в этом и была особенность маленьких городов. Все замечали, когда в их компании появлялся кто-то новый. Улыбаюсь им. Трое из девушек краснеют и хихикают, а четвертая окидывает меня оценивающим взглядом. О, она, должно быть, из элиты Рокфорда. Сумка «Гуччи» висящая у нее на плече, сшитое на заказ платье и ухоженные ногти так и кричат «маленькая богатая девочка». С привычной легкостью она задирает нос и закатывает глаза, и я подмигиваю ей, просто чтобы быть мудаком. Ее щеки вспыхивают, прежде чем она поворачивается, направляясь к своей скамье. Девушка «Гуччи» смотрела на меня так, словно я был ниже нее, но ирония заключалась в том, что я определенно мог
Органист заканчивает последний припев «Удивительной Благодати». Как только она складывает ноты, задняя дверь церкви ударяется о стену. Я разворачиваюсь на своем месте. Раннее утреннее солнце вливается в дверной проем, словно кусочек рая, пытающегося проникнуть внутрь, и как раз в тот момент, когда я собираюсь отвернуться, в последнюю минуту внутрь входит девушка. Скольжу взглядом по ее изгибам. И уже через три секунды понимаю, что она слишком хороша для меня. Во-первых, она в церкви, а во-вторых, её черное платье спадает ниже колен. С темными волосами и светлой кожей, у нее классическая красота Одри Хепберн. Она невероятно красивая.
Вот с такой девушкой я бы занимался любовью, шепча обещания, которые бы сдержал. Хотя...
Она оглядывает крошечную, битком набитую часовню, закусив губу. Тяжело вздыхает, прежде чем хватает плетеную корзину для пожертвований со стула у двери и садится. Я думал, на них сидят только священнослужители. Может, она бунтарка... Я подумываю встать и уступить ей свое место на скамье, но проповедник подходит к кафедре и откашливается.
— Доброе утро. Приветствую вас в первой баптистской церкви Рокфорда.
Прихожане дружно бормочут «доброе утро», а бабушка шлепает меня Библией.
— Повернись лицом вперед, парень.
С этими словами я разворачиваюсь и сутулюсь на сиденье.
В середине проповеди о том человеке, которого Иисус воскресил из мертвых, я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на эту хорошенькую девушку. Она проводит пальцем под глазами, делая то, что делают девушки, когда плачут и не хотят, чтобы их тушь потекла. И хотя я не знаю ее, меня беспокоит то, что она расстроена.
Должно быть, девушка чувствует, что я смотрю на нее, потому что смотрит в мою сторону. Наши взгляды встречаются на секунду, прежде чем она опускает подбородок, все еще вытирая глаза.
Отвернувшись, хватаю конверт для пожертвований с задней скамьи вместе с ручкой и нацарапываю текст, вдохновленный этой симпатичной девушкой в черном платье. Бабушка подталкивает меня локтем, и я сую конверт в карман.
Проповедь все продолжается и продолжается. Жертвенность. Грех. Духовное исцеление. Я уже почти засыпаю, когда бабушка снова толкает меня локтем. Клянусь, когда я рос, у меня был постоянный синяк от ее тычков.
— Давайте помолимся... — говорит проповедник с кафедры.
И я в восторге, потому что это означает, что все почти закончилось. В конце концов, мне нужно было кое-что сделать: забрать свою машину, найти работу… Склоняю голову, но не закрываю глаза, вместо этого уставившись на потрепанные шнурки своих кроссовок.
Ребенок передо мной хнычет. Я поднимаю взгляд как раз в тот момент, когда он стоит на скамье, переползая через свою маму. Он смотрит на меня, и я скашиваю глаза и высовываю язык, как дохлая лягушка. Ребенок хихикает и усаживается на колени матери.