Колымские тетради

Шаламов Варлам Тихонович

Густеет темный воздух

Густеет темный воздух, И видно в вышине, Как проступают звезды На синем полотне. Походною палаткой Натягивают ночь. Пилюли и облатки Не могут мне помочь. И я один на свете, Седеет голова. И брошены на ветер Бумажные слова…

Стучался я в калитку

Стучался я в калитку, Просился в райский сад Бесплодная попытка — Вернулся я назад. Там горькая услада, Секрет моей беды. Мальчишеского сада Незрелые плоды. Казалось мне, что руку Довольно протянуть, Исчезнет моя мука За несколько минут. Их вкус живет доселе В моем иссохшем рту. И к той же самой цели Я взрослым подойду. И яблоки литые К моим ногам летят, Как солнца золотые, И

озаряют сад. Лирично то, что лично, Что пережил я сам. Едва ли нам прилично Не верить чудесам.

Фортинбрас

Ходят взад-вперед дозоры, Не сводя солдатских глаз С дальних спален Эльсинора, Где ночует Фортинбрас. Королевские террасы Темный замысел таят. Здесь, по мненью Фортинбраса, В каждой склянке налит яд. Здесь фамильные портреты, Притушив тяжелый взгляд, Поздней ночью с датским ветром Об убийстве говорят. В спальне на ночь стелет шубу Победитель Фортинбрас И сует усы и губы В ледяной прозрачный квас. Он достиг заветной цели, Все пред ним склонились ниц И на смертных спят постелях Восемь действующих лиц. Он не верит даже страже, Сам выходит на балкон. И готов с любым миражем Завести беседу он. Он не будет слушать глупых Увещаний мертвеца, Что ему наследство трупов, Страсти сына и отца. Что ему цветы Офелий, Преступления Гертруд. Что ему тот, еле-еле Сохранивший череп шут. Он не будет звать актеров, Чтоб решить загадку ту, То волнение, в котором Скрыла жизнь свою тщету. Больше нет ни планов адских, Ни высоких скорбных дум, Все спокойно в царстве датском, Равномерен моря шум. Фортинбрас идет обратно, Потушив огонь свечи. На полу, чертя квадраты, Скачут лунные лучи. Кто же тронул занавеску, Кто прижался у стены, Озарен холодным блеском Наблюдательной луны? Кто сумел войти в покои И его развеял сны Нарушителем покоя Покорителя страны? Чья-то речь, как волны, бьется, Как морской прибой шумит, И над ухом полководца Чей-то голос говорит: «Ты пришел за древним троном В самый знатный из дворцов, Ты спешил почтить поклоном Неостывших мертвецов. Знаю, ты боишься смерти, Не солдатской, не простой И не той, что жаждут черти За могильною чертой. Ты боишься смерти славы, Смерти в памяти людей — Где частенько прав неправый И святым слывет злодей. Только я даю бессмертье, Место в вечности даю. Запишу сестру Лаэрта В Книгу Светлую мою… Год пройдет — не будет флага, Фортинбрасова значка, Но отравленная шпага Проблестит еще века. Лишь свидетельство поэта, Вдохновенного творца — Книга Жизни, Книга Света Без предела и конца. Может быть, язык библейский В совершенстве простоты, Суете, вполне житейской, Дал значенье и мечты. Подчинить себе я властен, Мудреца и дурака, Даже тех, кто не согласен Уходить со мной в века. Разбегутся сны и люди По углам музейных зал, Даже те, кто здесь о чуде Никогда и не мечтал. Может быть, глаза портретов Старых рыцарских времен Шлют проклятие поэтам, Разбудившим вечный сон. Может, им не надо славы, Их пугает кисть и стих, Может быть, они не вправе Выдать горестей своих. Но художника ли дело Человеческий покой, Если чувство завладело Задрожавшею рукой. Даст ответ не перед веком, Перед собственным судом — Почему завел калеку В королевский пышный дом… Ты в критическом явленье В пьесу ввел свои войска, Создавая затрудненье Для финального стиха. Без твоих военных акций Обойдется наш спектакль. Я найду других редакций Черновой последний акт. Все, что сказано на сцене, Говорилось не тобой, Не тебе шептали тени, Что диктовано судьбой. Знай, что принца монологи И отравленная сталь Без тебя найдут дорогу В расколдованную даль, Если совести поэта Доверяешь жизнь и честь, Если ждешь его совета, Ненавидя ложь и лесть… Выбирай судьбу заране, Полководец Фортинбрас. Будет первой датской данью Мой эпический рассказ…» Снова слышен шелест шелка Занавески золотой. Пляшут лунные осколки В темной комнате пустой. Фортинбрас, собравшись с духом, Гонит бредовые сны. Не слова звучали глухо, А далекий плеск волны. Ходят взад-вперед солдаты. В замке — тишь и благодать. Он отстегивает латы, Опускаясь на кровать.

ЗЛАТЫЕ ГОРЫ

Лиловый мед [29]

Упадет

моя тоска, Как шиповник спелый, С тонкой веточки стиха, Чуть заледенелой. На хрустальный, жесткий снег Брызнут капли сока, Улыбнется человек, Путник одинокий. И, мешая грязный пот С чистотой слезинки, Осторожно соберет Крашеные льдинки. Он сосет лиловый мед Этой терпкой сласти, И кривит иссохший рот: Судорога счастья.

29

Стихотворение написано в 1954 году в Калининской области. Это стихотворение, входящее в «Колымские тетради», я считаю одним из лучших.

Инструмент [30]

До чего же примитивен Инструмент нехитрый наш: Десть бумаги в десять гривен, Торопливый карандаш — Вот и все, что людям нужно, Чтобы выстроить любой Замок, истинно воздушный, Над житейскою судьбой. Все, что Данту было надо Для постройки тех ворот, Что ведут к воронке ада, Упирающейся в лед.

30

Стихотворение написано в 1954 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Одно из самых любимых моих стихотворений. Думается, мне удалось придать новое значение этой старой теме — такой же старой, как сама поэзия.

Тебя я слышу, слышу, сердце

Тебя я слышу, слышу, сердце, Твой слабый стук из тайника. И в клетке ребер нету дверцы, Чтоб отомкнуть ключом стиха. И я прочту в зловещем стуке, В твоих ослабленных толчках Рассказ о той, о смертной муке В далеких горных рудниках. Ты замуровано, как вечник. Все глуше, глуше ты стучишь, Пока под пыткой спазм сердечных Ты навсегда не замолчишь.

У крыльца [31]

У крыльца к моей бумаге Тянут шеи длинные Вопросительные знаки — Головы гусиные. Буквы приняли за зерна Наши гуси глупые. Та ошибка — не зазорна И не так уж грубая. Я и сам считаю пищей, Что туда накрошено, Что в листок бумаги писчей Неумело брошено. То, что люди называли Просто — добрым семенем, Смело сеяли и ждали Урожай со временем.

31

Написано в поселке Туркмен в 1954 году, прямо «на плейере». Все происшедшее тут же описывалось, и следовал философский вывод. Одно из моих самых любимых стихотворений.

Так вот и хожу 

Так вот и хожу На вершок от смерти. Жизнь свою ношу В синеньком конверте. То письмо давно, С осени, готово. В нем всего одно Маленькое слово. Может, потому И не умираю, Что тому письму Адреса не знаю.

Шепот звезд в ночи глубокой

Шепот звезд в ночи глубокой, Шорох воздуха в мороз Откровенно и жестоко Доводил меня до слез. Я и до сих пор не знаю, Мне и спрашивать нельзя: Тропка узкая лесная — Это стежка иль стезя? Я тогда лишь только дома, Если возле — ни души, Как в хрустальном буреломе, В хаотической глуши.

Отчего на этой даче 

Отчего на этой даче Не решается задача Из учебника тайги? Подгонять ее к ответу У меня таланта нету. Боже правый, помоги! Сколько формул, сколько знаков, Каждый знак — не одинаков, Не таков, как был вчера. А об истинном значенье Думать мне — одно мученье И, конечно, не игра. Дело было бы попроще, Если б пели в наших рощах Птицы, вроде соловья. Я б доверил птичьим горлам Изложенье важных формул Содержанья бытия. Ведь любых чудес загадка Решена во мгле распадка И до ужаса проста. Что ж дрожит полярной ночью, Разорвав рубаху в клочья, Онемевшая мечта?

В шахте

Жизнь, дорожащая мгновеньем, Где напряжен до боли слух, Где даже ветра дуновенье И то захватывает дух. Нет, не затем я рос все выше, Чтоб, упираясь в потолок, Паденье этой тяжкой крыши Сдержать и выдержать я мог. Того чудовищного веса Свисающего потолка Не удержать крепежным лесом Хотя б и лучшего стиха. Но рифм пугливое смещенье И треск ломающихся строф Звучит сигналом приближенья Неотвратимых катастроф. И кто успеет двинуть бровью И доберется до норы, Покамест грохнет, рухнет кровля И слышен грузный вздох горы. Предупрежден моей судьбою, Где хруст костей — ему сигнал, Он припадет к груди забоя, Чтоб уцелеть от гнева скал. И, стоя в каменной метели, Белее меловых пород, Поймет мои мечты и цели, Мою беспомощность поймет. И возвратит свое значенье Тому, что звал он пустяком, Пустым воскресным развлеченьем, А не спасительным стихом.