КОМ 5

Войлошников Владимир

* * *

Воздух вокруг меня светился красным. И командующий голос Есении я слышал, как будто из-под воды:

— Аккуратно! Вот так зафиксировали, держим пять секунд, замерли! Раз-два… — она считала, а я пялился в тёмное осеннее небо, которое сквозь кровавый туман казалось не синим, а глубоко фиолетовым, и тупо думал, что в этот раз ничего Симе не сказал. Будет мне дома выволочка и слёзы в три ручья. А ей нервничать не надо бы…

— … пять! Посадили! Зафиксировали вот так! Пять секунд, замерли! Раз!..

Вроде, багровая пелена спадает. Теперь передо мной

было не небо, а деревья, продолжавшие толпиться студенты, подёрнутый красным снег…

Кто-то недалеко сказал:

— Мёртв. Похоже, сердце пробил. Тут без шансов.

— Господа, прошу освидетельствовать смерть…

Я увидел, как Тышздецкий-старший сжал кулаки и отвернулся от дуэльного круга… натолкнувшись на равнодушный и надменный взгляд Юсуповой. Поляк сделал несколько шагов, остановившись вплотную у её столика:

— Вы, сударыня, мерзавка! — он выхватил бокал из её рук и плеснул ей в лицо. — Если б не вы, мой сын был бы жив!

Всё равно я бы его достал!

Но он мог бы выжить. Гипотетически.

Тут меня снова положили, и продолжения я не видел. Зато слышал крики. Много всяких криков, среди которых визжащей свиньёй выделялась Юсупова.

Какая же она дура, ядрёна колупайка. Феерическая.

ПОСЛЕ БАЛА. ТЬФУ! ПОСЛЕ БОЯ!

Домой я пришёл своими ногами. Точнее, на «Клопике» — но сам же за рычаги сел!

Слабость была страшная и тошнота подкатывала, но Есения уверяла, что в течение часа-двух это пройдёт. А может даже и быстрее, учитывая звериную регенерацию. Так что меня отпустили, несмотря на то, что откуда ни возьмись явились господа из жандармского управления и начали опрашивать свидетелей. Подписанной перед дуэлью бумаги от меня им оказалось достаточно, но с секундантом, Голубевым и некоторыми свидетелями они возжаждали переговорить.

Приехали мы с Хагеном, шагоходы около дома под соснами пристроили, кабинки тщательно проверили, чехлами накинули…

— Пойдём, Илья Алексеевич, — первым сдался Хаген. — Ночь уже, посёлок спит. Невозможно бесконечно оттягивать конец.

Я фыркнул.

— Ты сам-то понял, что сказал?

Но в том, что посёлок спит, он прав. Тишина такая… аж звенящая.

Супружницы ждали нас, сидя в гостиной на диванчике. Обе с каким-то рукоделием. Что уж на нервах навязали там — не пришлось бы назавтра всё распускать. Встретили нас строгими взглядами и поджатыми губками. И молчат, главное, обе.

— Что ж, уже поздно, — первой разморозилась Марта. — Я очень рада, что вы оба вернулись домой. Доброй ночи, — и поплыла к ним в комнаты, кругленькая такая.

А Серафима всё на меня смотрела. Глаза большие. И столько в них всего…

Я прям на пол около неё сел, голову на колени положил. Как ей объяснить, что другого выбора не было?

Маленькая ручка погладила меня по голове, принялась ласково перебирать волосы:

— Могла ли я подумать, когда встретила тебя в той кондитерской, что так всё обернётся? Что моя жизнь будет настолько… бурной? Хотя… — ручка на мгновение остановилась, — тот случай в банке должен был меня насторожить. И в парке. И количество наград… Тем, кто в канцелярии спокойно штаны просиживает, столько медалей

не достаётся… Но чтобы вот так, каждый день?..

Да. Никаких подробностей обсказывать не буду. Пусть думает, что дурь в башке играет, чем каждый день подосланных убийц боится. Но Ивану-Соколу столько всего скажу, будьте покойны. В экую авантюру меня втравил! Пусть теперь охрану обеспечивает.

— Я ходила сегодня в женскую медчасть, — без перехода сказала Сима. — Сказали, будет двойня.

Я замер, проникаясь новыми ощущениями.

— А точно?

— Точно, два сердечка прослушивается.

— Тогда одно имя моё!

— Илюшка! — она взлохматила мне волосы. — Я ему про важное!

— А имя — разве не важное? Очень даже! — я поймал её ручку и поцеловал ладошку. — М-м! ты теперь вдвойне слаще.

— Да ну тебя! Расплылась вся…

— Вот ещё придумала! Ты у меня — самая красивая! И я тебе прямо сейчас это докажу.

Я подхватил жену на руки и понёс в спальню.

23. ВЫСТУПИТЬ — ТАК СИЛЬНО

НОВЕНЬКАЯ

Я честно, совершенно искренне надеялся, что после двух подряд дуэлей и последовавших за последней разбирательств меня оставят в покое. Отвяжитесь, господа! Дайте доучиться, и я вас больше не побеспокою.

Юсупова на занятия не являлась. Миша Дашков сказал, что её мало того, что вином облили, так ещё и бланш под глазом в потасовке поставили, пока там вся эта куча-мала в снегу да грязи валялась. А Есения заявила, что ресурсы у неё истощены, и лечить Элечку отказалась. Так и пришлось той выметаться с синячищем.

Сидит, поди, дома. Ждёт, пока ажиотаж пройдёт и скандал слегка забудется.

Ухажёры ейные слегка подрастерялись, как будто из стада овец козла убрали. Как, знаете, привыкнут овцы за рогатым вожаком ходить, а убрать его — топчутся на месте бестолково. Только тут наоборот — стадо козлов за одной овцой. Тьфу, главное вслух такое не сказать, а то снова оскорбляться начнут.

В общем, только я успокоился — прилетает!

* * *

— Ах, вот вы где! — совершенно неизвестная мне девица решительно устремилась к моей парте. — Господин Коршунов! Вы уж сколько времени восстановились, а почему не заходите?!

Не понял, о чём речь? «Восстановился» — имеется в виду, после дуэли, что ли? Что-то не похожа эта дамочка на медичку.

— Э-э-э… Не захожу куда? — осторожно поинтересовался я.

— Как это — «куда»?! В дискуссионный клуб, конечно! Вы разве забыли? Одно выступление в месяц.

— Ах, дискуссионный клуб! А куда делась Ангелина?

После моего феерического первого и последнего выступления прежняя председательница клуба делала вид, что не помнит о моём существовании. А я не напоминал о себе. И это взаимное игнорирование меня безмерно устраивало.

— Она же выпустилась в прошлом году! — радостно сообщила девица. — Теперь председатель — я. Меня зовут Виктория!

— Весьма приятно, Илья, — довольно сдержанно ответил я. Честно говоря, меня уже начало припекать от восторженных интонаций. Восторги, понятное дело, относились не ко мне, а очень важным дискуссиям клуба, будь он неладен.