Ком 6
Шрифт:
И чего теперь делать мне? Я ж с ней навроде посажённого папаши?
У механиков столько было работы, что наш весь экипаж включился в починку «Пантеры» — спасибо, условия есть и запчастей после боя осталось — хоть ковшом греби.
Айко как услышала, что мы уходим — поникла вся и такая сделалась несчастная… Пришлось с собой её тащить на рембазу. Но с условием, что ничего самовольно откручивать и нажимать не будет, а строго то, что ей Саня с Антоном скажут. А в перерывах — ключ какой-нибудь держать или отвёртку. Это Антон придумал,
Саня с Антоном, кстати, как оценили, что у Айко в руках силушка совсем не девичья, да при этом она может в воздухе свободно парить и зависать на любой высоте, пришли в страшную ажитацию. Это ж техник и манипулятор в одном лице! Знаний ей только не хватает, но это — дело наживное!
А ведь скоро обе её дочки прибудут. Каким образом явятся, интересно?
Вот у меня лисятник образуется, ядрёна колупайка! Будем думать, как бы их половчее к делу приставить…
ВОТ ЭТО НАХОДКА!
А на боевые пошли все вместе. Зато когда я начал петь и «Пантера» резко ускорилась — видели бы вы округлившиеся глаза Айко! Реально, почти как у русских стали.
— Ой, а что это? А как? А я так смогу?
И давай мне подпевать. Смешно так, но старательно. Только горловые звуки у неё никак не получаются. Хрипит и кашляет. Посидела, подумала:
— Илья, давай наверх вылезем? — и смотрит так просительно.
— Эт ещё зачем? — спрашиваю.
— Ну Илья-я! Ну давай, ну ненадолго! Ну давай!
Ну ладно, думаю, чего не вылезти? До нужного квадрата ещё минут двадцать чапать…
Вылезли.
Она люк закрыла и говорит мне:
— Илья, ты не пугайся, пожалуйста. Я хочу попробовать петь в боевой форме.
— Это как? А эта, ну-у, — я покачал пальцами, — лиса, когда мы с тобой дрались — это что, не боевая?
— Нет, конечно! — Айко рассмеялась, — это вообще-то повседневная! Просто удобная форма. Ну и драться в ней тоже можно. А боевая — это…
На месте Айко заклубился серый дым и соткался в огромную лису. Как бы не крупнее волка Багратионовского. Четыре огненно-рыжих хвоста. Белоснежные зубы. Огромные когти. Хорошо, что она меня предупредила. А то я с трудом подавил в себе желание сразу треснуть её когтями. Страшно красивая тварь!
— Ну как тебе? — и голос низкий-низкий, почти рык.
— Очень красиво и жутко! — не стал врать я.
Ногицуне наклонила башку. Вот именно башку, называть это головой, чего-то желания не было.
А мы всё равно больше!
Так-то да-а!
— Вот как тебе удаётся меня сбить с мыслей? И, главное же, не врёт! Ну не врёт! Сразу сказал — «красивая»! — Айко крутанулась на месте мазнув мне по лицу веером хвостов. — И только потом сказал — «жуткая»! Ты почему меня не боишься, а?
— Айко, так я же сразу сказал — нет в тебе вреда для меня. Ещё при первом знакомстве!
Она аж села, где стояла. Обернула вокруг
— А и правда! Я уже и забыла! — Она помолчала. — Знаешь, а я уже даже и рада, что меня послали на поимку «немецкого ронина». Иначе я бы не познакомилась с тобой и… папой! Мама только иногда о нём вспоминала. И сразу ругаться начинала… — она оборвала себя: — Давай петь?
— Давай!
Но и в боевой форме сразу не получилось. Кажись, тренироваться дольше надо. Однако же, теперь у неё базовые рычащие звуки и бас гораздо лучше выходили.
Навстречу по дороге потянулись отходящие на перегруппировку войска. Айко на всякий случай сразу в девчоночий облик вернулась. Казачки махали руками, белозубо улыбались. Лица закопчённые, усталые, но весёлые. А я вот думал — зря люди расслабились. Вы что, думаете, раз в генеральном сражении превозмогли — ура? Ура, конечно, но ничего ещё не закончено.
Когда проходили перекрёсток, направо показалась деревушка. Такая… по военному времени полуразрушенная. И регулировщик стоит, флажками машет. Я свесился с крыши.
— Чего тебе, милейший?
— Направо поворачивай, вашблагородь! Через деревню объезд! Прямо гаубицы дорогу размесили, да в ней и застряли. Пока вытаскивали, всё поле вокруг перепахали! Щас тягачи подойдут…
— Спасибо, служивый! Хаген, слышал? Направо давай!
И «Пантера», качнувшись, свернула в деревушку.
А в деревне конные жандармы управляются. Тела в подводы складывают.
— Это чего это? — не удержался я.
— Да какие-то нехристи полную деревню обезглавили. Всех подчистую! — устало проворчал седоусый жандармский вахмистр. — Теперь вот пытаемся разбираться, ещё ищи их, супостатов!
— Илья! Стой! — внезапно закричала Айко и прыгнула к подводам. Прям с крыши. Я-то уже попривык, да и сам могу, если в облике. А вот так, как она — когда обычная девочка с десятиметровой высоты прыгает — это на неподготовленного человека впечатление производит сильное, ага.
Меж тем она подошла к грудам тел, что ещё не были переложены в подводы, и вытащила из них отрубленную голову… И что-то ей сказала…
— Это чего? — оторопело спросил вахмистр. — Зрелище-то больно страшное. Девочка ваша умом не повредилась часом?
А Айко, ни на кого не обращая внимания, гневно закричала:
— Отвечай мне! — и ножкой топнула!
А отрубленная голова открыла глаза и… заговорила, да.
Что на белом свете творится? Как только подумаю, что — всё, сильнее меня уж не удивить — так на тебе, пожалуйста!
Башка, естественно, бурчала чего-то на японском, так что ничего конкретного я не понял. Как и жандармы, которые с выпученными глазами взирали на произошедшее.
— Илья! Их тут восемь! — крикнула мне лиса, размахивая отрубленной башкой за волосы, которые крепко сжимала в кулаке. Башка шипела и морщилась.