Командарм Дыбенко(Повести)
Шрифт:
Петр Петрович с грустью смотрел на снимки жены и детей под настольным стеклом. Усмехнувшись, взглянул на маленькое фото, на котором он с усиками в форме треугольника. Тогда Аня сказала: «Петрушенька, тебе идут усики».
В ящике стола хранилось много других фотографий — иллюстрированная биография семьи.
Детство у Шуханова прошло в Боровичах, в Голодав — заводском поселке. Отец — рабочий-керамик, всю жизнь трудился на заводах Вахтера. И Петр пошел по стопам родителя. Сначала помогал ему, а затем сам стал мастером по изготовлению огнеупорного кирпича. В Боровичах застала его Октябрьская революция. Ушел на фронт.
Перебрав фотографии, прошел в спальню. Там ничего не изменилось. Две широкие кровати застланы зелеными шелковыми покрывалами. На старом месте платяной шкаф.
В углу маленький столик Ани с пишущей машинкой. Рядом — ящик с игрушками. Все прибрано: Аня будто ушла с ребятами погулять и вот-вот должна вернуться.
В квартире непривычно тихо… У входа притулилась почерневшая «буржуйка» с высунувшейся в окно трубой. Ее установили товарищи с завода, когда он сражался в дивизии народного ополчения. Под кроватями и у стены сложены мелко наколотые дрова. Окно забито фанерой, и через замутненное стекло виден пустынный проспект.
— Да, фронтовой город. — Шуханов тяжело вздохнул.
По проспекту шагал отряд моряков. Все в шапках-ушанках, черных бушлатах, брюки заправлены в короткие голенища кирзовых сапог. На ремнях — гранаты-лимонки, за плечами автоматы.
Вспомнились годы революции. Тогда отцы этих ребят также шагали по Невскому. И тогда фронт был рядом: белые стояли на Пулковских высотах. По зову Ленина матросы сошли с боевых кораблей и устремились в бой; и теперь, в годину смертельной опасности, нависшей над Ленинградом, вместе со всей страной, вместе с армией, бойцами народного ополчения бьются балтийские моряки не на живот, а на смерть. Они совсем недавно выручали дивизию, с которой воевал Шуханов, когда она чуть не попала в окружение. Матросы сбросили бушлаты и в одних полосатых тельняшках, бескозырках ринулись на врага, смяли его. Много полегло флотских в той кровавой битве. Ценою собственной жизни задержали они гитлеровцев…
Может быть, и Захар Камов был там. Сейчас воюет в морской пехоте… Наверно, ведет фронтовые записи: он мечтал стать писателем-маринистом…
Стук входной двери и шаги в прихожей прервали размышления.
— Есть кто дома? — послышался голос.
Вошел Антон Захарович Лукин, секретарь партийной организации Аниной редакции.
— Как хорошо, старина, что заглянул! — обрадовался Шуханов. — Я звонил вам, но к телефону никто не подошел. Полушубок не снимайте, в квартире собачий холод. Как здоровье?
Выглядел Лукин очень плохо, его давно мучила язва.
— Хорошо бы на время войны и вовсе удалить желудок, — невесело улыбнулся гость. — Не пришлось бы о еде тревожиться.
Шухановы уважали Лукина, принимали его как доброго друга. И его жена Маша — всегда желанный гость.
Хохотушка и непоседа души не чаяла в муже, говорила, что Антоша самый талантливый из всей газетной братии, что ему бы не статьи писать, а сочинять романы. Лето она с двумя сыновьями проводила под Минском у брата-полковника. Но домой не вернулась — где-то застряла. Антон Захарович сильно беспокоился за судьбу жены и детей.
Лукин навещал Шуханова в госпитале. И теперь обрадовался, что Аня
Снова хлопнула входная дверь. Появился Бертенев.
— Яков Вячеславович, молчаливый великанище! — Лукин протянул руку.
— Опоздал к другу, — тихо сказал Бертенев, зябко поеживаясь. — Умер от дистрофии. Вчера похоронили. Жена и дети в Челябинске, еще в июле эвакуировались вместе с заводом.
Некоторое время все молчали. Первым заговорил Лукин.
— От дистрофии ежедневно умирает не менее ста человек. — Журналист прошелся по комнате. — А некоторые бесчестные люди пытаются растаскивать народное добро. Продавец булочной на Выборгской стороне украл буханку хлеба, и суд наказал его высшей мерой. Думаю, приговор правильный. Не знаю, как вы, а я зол на торговое начальство. Пять месяцев воюем, а уже запасы иссякли… В июле город съел сорок тысяч тонн хлеба. В августе, когда хлынули беженцы из Прибалтики и области, уже израсходовали без малого шестьдесят тысяч тонн. А сколько еще потребуется продуктов, чтобы спасти людей, обеспечить войска, защищающие город.
— На всю жизнь не заготовишь, дорогой мой. — Шуханову хотелось смягчить разговор и как-то оправдать тех, кого журналист бранил.
Антон Захарович махнул рукой. Он подошел к печурке.
— Затопить бы да кипяточку согреть. Вода теперь основное питание ленинградцев. Но и за ней приходится ходить на Неву.
Шуханов открыл дверцу «буржуйки».
— Молодец Аня, дрова уложила, — и чиркнул спичкой.
В комнате запахло дымом, стало теплее и уютнее. Закипел чайник. Хозяин разыскал на кухне немного чаю, ничего другого предложить не мог.
Лукин взял в руки горячий стакан, посмотрел на него, грустно улыбнулся:
— Вот и в городе так же, как в квартире инженера Шуханова, пусто… Да, теперь вся надежда на ледовую дорогу. Вчера ездили на Ладогу. Работа там кипит.
Шуханов слышал об этой ледовой трассе.
А Лукин все говорил:
— Секретарь горкома партии Кузнецов днюет и ночует на озере. Дорогой занимаются все — партийные и советские организации.
«То-то я не мог встретиться с ним в Смольном», — вспомнил Петр Петрович. Сказали, что Кузнецов все время на объекте.
— Если в ближайшие дни по трассе пойдут машины, можно считать, что мы выиграем величайшую битву, — продолжал Лукин. — Немцы, видимо, разнюхали об этой трассе, и поэтому и рвутся, словно одержимые, к Войбокало. Засев там, они надеются прервать сообщение города с Большой землей.
Затем зашел разговор о падении Тихвина. Гитлеровцы перерезали железную дорогу, по которой доставлялись грузы для осажденного города, повели наступление против нашей армии, оборонявшей Волхов и участок южного берега Ладоги. Волховскому фронту удалось остановить продвижение неприятеля. Начались упорные бои за освобождение Тихвина.
Лукин улыбнулся, долил стакан кипятку и, как бы стесняясь своей осведомленности, продолжал:
— Конечно, вам и без моей лекции известна обстановка на фронте. Вряд ли немцы добьются осуществления своих целей. С каждым днем усиливается ненависть к врагу. Да, да! А ведь Гитлер надеялся, что голод вызовет панику и резню в городе. Рассчитывал на поддержку пятой колонны.
Словоохотливый журналист рассказал, что на днях группа писателей и журналистов беседовала с немецким летчиком со сбитого бомбардировщика.