Командарм Лукин
Шрифт:
— У Борисова на Березине были первая мотострелковая дивизия полковника Крейзера и Борисовское военное училище, — рассказывал Климовских. — Им было придано несколько тридцатьчетверок седьмого механизированного корпуса. Они на двое суток задержали фашистские танки.
— Якова Григорьевича я хорошо знал еще по Москве, когда был комендантом города. Крейзер командовал полком в Московской, Пролетарской стрелковой дивизии.
Но Климовских будто не слышал Лукина, он продолжал свой печальный рассказ:
— На левом крыле фронта против четырех дивизий четвертой
Лукин хорошо знал и Андрея Андреевича Коробкова. Знал еще с тех пор, когда тот работал в Инспекции пехоты РККА и три года подряд инспектировал двадцать третью отдельную Харьковскую дивизию. Это был командир, как говорят, подкованный на обе ноги, грамотный, требовательный и справедливый.
— Угости-ка, Михаил Федорович, папиросой, — неожиданно прервал свой рассказ Климовских. Он прикурил, глубоко затянулся дымом и, глядя в пространство, отрешенно произнес: — Все кончено.
— Что значит — кончено? Нельзя же так, Владимир Ефимович, — пытался утешить Лукин. — Спросят, конечно, строго. Что ж, такая наша доля. Но война только началась, представится возможность искупить вину.
— Твоими бы устами да мед пить, — горестно усмехнулся Климовских. — Мне бы сейчас дали хоть полк! Только вряд ли дадут. Четвертого июля арестовали Павлова, так что… — Климовских резко поднялся, одернул китель, поправил портупею. — Прощай, Михаил Федорович.
— До свидания, Владимир Ефимович.
Климовских горько усмехнулся, покачал головой и ничего не ответил…
Генерал Маландин рассказал Лукину, что из Уральского военного округа прибыла и уже воюет в Полоцком укрепленном районе двадцать вторая армия генерала Ершакова, А левее двадцатой на рубеже Копысь, Новый Быхов сдерживает врага тринадцатая армия генерала Ремезова. Двадцать первая армия генерала Кузнецова ведет упорные бои у Бобруйска и Кричева.
— Жаль, Григорий Кириллович, что шестнадцатую растаскивают по частям, — высказал свое мнение Лукин. — Не лучше бы всеми силами шестнадцатой попробовать ликвидировать прорыв врага из Витебска на Демидов, а девятнадцатую оставить во втором эшелоне. А можно бы шестнадцатую поставить между двадцатой и тринадцатой. Вот здесь, смотрите, как растянулся фронт двадцатой.
— Можно бы, — согласился Маландин, глядя на карту, — да поздно, дорогой Михаил Федорович. Твой мехкорпус и танкисты пятьдесят седьмой дивизии уже вступили в бой. Да и девятнадцатая уже втянута в сражение за Витебск. Не знаю, что получится, но Конев пытается вернуть город.
Командующий фронтом маршал Тимошенко обрадовался Лукину. Он вышел из-за стола и шагнул навстречу:
— Ну, здравствуй, пропащая душа! — Уж на что у Лукина была крупная рука, и та утонула в громадной ладони Семена Константиновича. — Знаем, что крепко дрался за Шепетовку, за Острог. Знаем.
— Можно бы и крепче.
— Вот как? Ну, ну…
— Если бы Ставка не отменила первую директиву Генштаба. Если бы не забрали у меня механизированный корпус Алексеенко.
— Если бы, если бы… — качал крупной бритой
— Да, товарищ маршал, — взволнованно продолжал Лукин. — Если бы моя шестнадцатая, имея тысячу шестьсот боевых машин, да девятый механизированный корпус Рокоссовского ударили, согласно директиве Жукова, на Дубно… — Лукин осекся. Он заметил, что с каждым его словом Тимошенко все больше хмурится и слушает рассеянно. Лукин умолк на полуфразе.
— Так вы, Михаил Федорович, считаете, что Ставка допустила ошибку, повернув пятый механизированный корпус на Западный фронт?
— Нет, я так не считаю. Я говорю, что мне нужен был механизированный корпус под Шепетовкой. Я опасался, что меня взгреют за самовольное решение остаться в Шепетовке и за то, что забрал из корпуса дивизию.
— Победителей не судят, — полушутя проговорил Тимошенко. — К тому же пятый корпус прибыл и уже дерется. Хорошо дерется. Нам бы таких корпусов, как ваш… — Раздался телефонный звонок. Командующий выслушал, обронил короткое «хорошо» и положил трубку.
Лукин молчал. Маршал грузно ходил по кабинету, чуть наклонившись вперед, и словно вдавливал каблуки в ковровую дорожку.
— Не от хорошей жизни забрали с Украины ваш корпус. Главный удар гитлеровское командование наносит в центре, на смоленско-московском направлении. Конечно, огромная опасность и на юге, и там нужны механизированные корпуса. У немцев они есть в большом количестве, и в этом их преимущество. Мы, к сожалению, не успели… — Тимошенко подошел к окну и умолк.
В кабинете повисла долгая и тягостная тишина. О чем задумался маршал? Наверное, о том же, о чем и Лукин.
Лукину было хорошо понятно значение слова «к сожалению», произнесенного маршалом. Тимошенко задолго до войны хорошо понимал, что для ведения будущей войны нужны новые виды вооружения и рода войск. Он разделял взгляды Тухачевского о создании крупных формирований танковых войск. И в 1932 году в Красной Армии, значительно раньше, чем в вермахте, были сформированы два механизированных корпуса. Через два года их было уже четыре. Однако вскоре Нарком обороны Ворошилов выступил против создания крупных подвижных соединений. Лукин помнит выступление Ворошилова на XVII съезде партии. Тогда, в 1934 году, Нарком обороны заявил: «Необходимо прежде всего раз и навсегда покончить с вредительскими „теориями“ о замене лошади машиной, об „отмирании лошади“». А чуть позже он высказал мысль, что такое крупное соединение, как танковый корпус, — дело надуманное и придется, видимо, от него отказаться.
И отказались. Новые механизированные соединения прекратили создавать, а в ноябре 1939 года они были расформированы. Лишь с приходом Тимошенко в мае 1940 года на пост Наркома обороны военное руководство изменило свое отношение к танковым соединениям. Во второй половине того же года приступили к формированию девяти механизированных корпусов, а в феврале и марте 1941 года было решено создать еще двадцать корпусов. Но наверстать упущенное уже не хватило времени: до начала войны оставалось около трех месяцев…