Командарм Лукин
Шрифт:
— Да-а, — протянул Лобачев, усаживаясь в машину, — пути войны неисповедимы.
Братья Лукины присели на ствол поваленной сухой сосны.
— Ну, рассказывай… Какими судьбами оказался под Смоленском? Боже, сколько мы с тобой не виделись!
— Как дома? От мамы писем не получал? — в свою очередь спрашивал Иван.
— Перед самой войной получил. В Полухтино все были живы-здоровы.
— Твои в Москве?
— В Москве.
— А я о своих ничего не знаю, — вздохнул Иван. — Как ушел в первый день по тревоге… Таня с детьми в Вильнюсе оставались. А город уже двадцать четвертого июня захватили немцы. Если
Михаил Федорович положил руку на плечо Ивану, чуть встряхнул:
— Успели, брат, не беспокойся, успели.
— О чем ты говоришь? Откуда ты знаешь?
— В Москве они, у моих.
— Михаил!
— Успокойся, Надежда письмо прислала. Могу доложить подробнее. Твоя Татьяна в первый же день войны с дочерью и сыном вырвались из Вильнюса. Правда, никаких вещей захватить не успели. До Москвы добирались десять суток. Эшелон несколько раз бомбили фашисты. Но добрались живыми, здоровыми. Надежда приняла их, так что успокой свою душу.
— Спасибо, брат. И Надежде напиши… Я очень ей благодарен.
— Перестань, как же могло быть иначе. Ты скажи, что тебя в штаб фронта привело? Какой-то ты пасмурный.
Иван опустил голову, поднял с земли сухую былинку, повертел в пальцах и резко отбросил.
— Горе привело. Вот жду своей участи.
— Да что случилось? Ты же командовал училищем.
— Было училище…
Горестным оказался рассказ брата. Вильнюсское военное училище, начальником которого был полковник Иван Федорович Лукин, поднялось по тревоге и на второй день войны уже вступило в бой. В училище было три батальона курсантов: два из числа русских, украинцев, белорусов и один батальон литовский. Два смешанных батальона сражались в первом эшелоне, литовцы были оставлены во втором. Когда завязался бой, часть литовцев открыла огонь по курсантам из двух других батальонов.
Было ясно, что среди литовцев оказалось немало националистов, ярых врагов Советской власти.
Смешанные батальоны понесли большие потери. С горсткой курсантов и командиров Иван Лукин вырвался из окружения и прибыл в расположение штаба Западного фронта.
— Как видишь, брат, тут не до радости. Могут и под трибунал подвести, — угрюмо заключил Иван. — Конечно, и моя вина есть — не успел разглядеть подлецов. Да и когда успеть было — всего за месяц до войны училище принял.
Обо всем этом генерал Лукин и рассказал маршалу Тимошенко. Тот принял решение: полковника Лукина суду не предавать, а направить для получения нового назначения.
Вернувшись в Жуково, командарм Лукин приказал собрать командиров и политработников штаба. Он коротко обрисовал положение на Западном фронте и задачи, которые были поставлены маршалом Тимошенко перед 16-й армией.
Особенно беспокоился командарм за правый фланг, где севернее Смоленска занимали оборону части сибирской 46-й стрелковой дивизии. Некоторые из них уже вступили в бой западнее Демидова. Остальные эшелоны еще прибывали.
— Я только что вернулся из сорок шестой, — доложил бригадный комиссар Сорокин. — Был в местах разгрузки. На станцию Смоленск-два налетели вражеские самолеты. Бомбили безнаказанно. Меня, Михаил Федорович, поразил такой факт. Когда самолеты стали снижаться, чтобы точнее сбросить бомбы, я ждал, что сейчас бойцы ударят залпом по стервятникам. Ничего подобного! Ни одиночного, ни группового огня никто не вел, никто
— Это понятно, — выслушав начальника политотдела, заговорил Лукин. — Бойцы еще не обстреляны. Но сигнал очень тревожный. Конечно же, пассивность при бомбежке недопустима, она порождает трусость и паникерство. Раз ты не дерешься против самолета, то остается только одно: бежать. Вот я и говорю, тревожный сигнал, тем более что он не первый. И мы, — Лукин показал головой на Лобачева, — разработали и отдали уже соответствующий приказ, но, понятно, этого мало. Нужно подумать, а не построить ли нам на тыловом рубеже для начала хотя бы примитивный учебный городок, где обучать бойцов ведению группового огня по стервятникам… и по борьбе с танками. Надо вытравлять у бойцов страх перед фашистскими танками.
— Учебный городок создадим немедленно, — проговорил полковник Шалин.
— Если не возражаете, я займусь этим, — предложил Сорокин и, получив разрешение командарма, направился к выходу.
— Как дела у Чернышева, Михаил Алексеевич?
— Сто пятьдесят вторая дерется на рубеже Каспля, Буда, у станции Катынь. Фронт дивизии сильно растянут.
Через несколько дней Михаил Федорович приехал в учебный городок. Его встретил бригадный комиссар Сорокин. Осмотрев полигон, Лукин поинтересовался:
— Уже были занятия по обкатке танками?
— Пока нет. Но бойцы условия выполнения упражнения знают.
— Что ж, пусть построят людей.
Бойцы построились вблизи окопов.
— Кто смелый? — обратился к ним Лукин.
Молчание. Наконец раздался нерешительный голос:
— Приказывайте, товарищ командующий, кому первому…
— Нет, — возразил Лукин, — приказывать сейчас я не намерен. Наблюдайте за мной!
Командарм спрыгнул в окоп. Руководитель занятия подал сигнал командиру танка, стоявшего метрах в пятидесяти от окопа.
Танк устремился вперед. Лукин лег на дно окопа. И едва машина перемахнула его, генерал тут же поднялся и швырнул в корму танка бутылку. Ударившись о броню, она разлетелась вдребезги.
Отъехав от окопа, танк остановился, из башенного люка высунулся танкист.
Лукин вылез из окопа, отряхнулся и подошел к строю красноармейцев:
— Видали, куда попала бутылка? В моторную часть. Туда и надо бить. И нечего бояться фашистских танков. Ведь фашист когда силен? Когда в танке сидит. А ты выкури его оттуда и бей! Но, конечно, окоп должен быть надежным. Ну, орлы, кто следующий?
— Разрешите мне? — выступил вперед политрук Машункин из 13-го отдельного противотанкового дивизиона.
— Правильно, комиссар, вперед!
Раздались громкие команды. Занятие началось.
Командарм с Сорокиным отошли в сторону. Прозоровский расстелил на траве плащ-палатку, достал из машины термос с горячим чаем, бутерброды.
Солнце поднялось еще не очень высоко над горизонтом. Но лучи его уже начинали припекать, обещая жаркий день. В небе медленно водили хоровод редкие облака, осторожно обходя солнце, словно боясь опалить свои нежные бока. Природа вопреки всем законам сурового лихолетья войны награждала людей теплом, светом. В близкой кленовой роще неумолчно пели птицы. От луга веяло ароматом скошенного сена. Рожь, что по обе стороны дороги разлилась широким морем, уже наливала колос и начинала покрываться позолотой.