Командарм Лукин

Городецкая (Лукина) Юлия Михайловна

— Свои!

— Что это за лагерь? — поинтересовался Лукин.

— Это лагерь международный — Мосбург. Здесь пленные разных национальностей. Сейчас немцы сдают его Международному Красному Кресту. Принимают два полковника — американский и английский.

— Дайте знать кому-нибудь из них, что привезли советских генералов.

— Нас не выпускают за колючую проволоку. Все пленные вместе, а нас, советских, держат за колючкой.

Генералов поместили в одной из комнат лагерного барака. Советским военнопленным все же удалось сообщить новым комендантам о прибывших генералах.

Вскоре

заявились два высоких холеных полковника. Они остановились у двери и долго рассматривали присутствующих, тихо переговариваясь между собой. Никто из генералов не знал английского языка. Но по взглядам полковников можно было понять, что они удивлены чрезвычайно. Пленные сообщили им о генералах, а тут они видят каких-то изможденных людей в грязных лохмотьях.

Полковники покачали головами и ушли. А через несколько минут у двери барака встали часовые — американец и англичанин. Кое-кто из генералов удивился: зачем охрана? Но выяснилось, что полковники предприняли своевременные меры. Вскоре явились немцы, сопровождавшие генералов из Вюльцбурга.

— Руссише генерален, век!

Часовые преградили им дорогу. После короткой перебранки с часовыми немцы ушли. А вечером генералов снова навестили союзники. Теперь они пришли с переводчиком.

— В чем нуждаются господа генералы?

— Прежде всего в нормальной одежде.

— Гуд.

— Белья нет.

— Гуд.

— Нас давно не кормили. Мы голодны.

— Гуд, гуд.

Буквально через час к бараку подъехала двуколка, с верхом нагруженная имуществом. Генералам выдали американское обмундирование, теплое белье, носки. Наконец-то Лукин распрощался со своим «комбинированным» мундиром. Затем привезли пакеты с продовольствием. В каждом — консервы, масло, галеты, колбаса. У генералов глаза разбежались от такого обилия давным-давно невиданных продуктов, они уже забыли вкус и запах этих яств.

— Аккуратнее, товарищи, — предупреждал генерал Музыченко. — Наши желудки отвыкли от такой пищи.

На следующий день послышалась стрельба. Это союзники начали наступление на Мосбург. Какая-то батарея произвела несколько выстрелов, лениво постреляли пулеметы, видимо, просто обозначили бой.

Наступила тишина. А через час в барак вошел американский генерал — командир вступившей в город дивизии. Он поздравил генералов с освобождением.

Радио объявило о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Это была Победа!

Победа! Вот она какой пришла к ним на чужой земле. В полной мере можно было ощутить ее, только став на родную землю, бесконечно дорогую и милую, родную землю, именуемую Родиной.

Генералы не стыдились слез радости. Лукин, крепко обняв Прохорова одной рукой, без конца повторял:

— Ваня, Ванечка, победа же! Неужели победа? Ну, конечно, победа!

Подходили другие, обнимали, говорили что-то бессвязное. Еще долго никто не мог успокоиться. За окном послышались какой-то шум и движение.

— Смотрите, немцы сдаются в плен.

Все подошли к окнам. Из окон барака было видно, как немцы — офицеры и солдаты, вся охрана лагеря — сдавали оружие.

Группе советских генералов объявили, что их отправляют в Париж, в советское репатриационное консульство.

Первым

человеком оттуда, с Большой земли, был начальник консульства генерал-майор Драгун. Он тепло встретил генералов, поздравил с освобождением, устроил обед.

— А теперь отдыхайте, — сказал он. — Чувствуйте себя, как на родной земле. Скоро полетите домой!

В Париже генералы пробыли около трех недель. Их разместили в лучшей гостинице на Елисейских полях. Лукин занимал люкс с широченной кроватью. После лагерных бараков и казематов крепости люкс показался раем.

В Париже Лукину сделали хороший протез из металла, легкий и удобный, и он выбросил немецкую деревяшку, на которой ходил в плену.

Группа советских генералов считалась гостями военного министра Франции и имела возможность познакомиться с Парижем и его достопримечательностями. Они осматривали прекрасные залы Лувра, Версальский дворец, собор Парижской богоматери, Монмартр, «чрево» Парижа — рынок, описанный Золя. Послевоенный Париж — это множество велосипедов на улицах, скромно одетые люди, спешащие по своим делам, и характерный стук деревянных башмаков о тротуар.

В Париже что ни день — манифестация. Весь город высыпает на улицы. В один из теплых дней Лукин увидел Шарля де Голля. На Елисейских полях — толпы народа. Люди окружили своего национального героя. Каждый норовит пробраться ближе, пожать ему руку. Несмолкаемо скандируют: «Вив де Голль! Вив де Голль!».

А через несколько дней в газетах аншлаг на всю полосу: «Парижане! Завтра на Северный вокзал в 12 часов прибывают наши мученики — военнопленные солдаты и офицеры, освобожденные из немецких концлагерей. Приходите встречать!»

Лукин с Прохоровым решили посмотреть, как французы будут встречать своих соотечественников.

Улицы запружены народом. Пройти почти невозможно. Но едва Лукин и Прохоров начинали объяснять, что они русские, — французы жали им руки, обнимали, пропускали к вокзалу. Официальную встречу организовал муниципалитет департамента Сены. На перроне установили трибуну. Но едва поезд остановился, как к вагонам ринулась толпа. Узников буквально выносили из вагонов на руках. Смех, песни, слезы, цветы, гром оркестра — все смешалось. Официальная часть была сорвана. И долго еще в ушах Лукина звучали мелодии «Марсельезы» и возгласы «Ca ира!». Так французы встречали своих соотечественников, недавних узников фашистских тюрем и лагерей.

Вернувшись в гостиницу, генералы долго обсуждали увиденное. И каждый, конечно, думал о скорой встрече с Москвой. Каждого ни на минуту не покидала мысль, как-то встретит их Родина.

Однажды вечером в «люкс» Лукина зашел Прохоров.

— Не знаю, как ты, Иван Павлович, а я не жду ничего хорошего от встречи с Москвой, — признался Лукин.

— Не сгущаешь ли ты краски?

— Нет. Ты же знаешь, какое у нас отношение к пленным вообще. Мне известно, что наши бойцы и командиры, которые были в плену во время финской кампании, не вернулись домой. Все они были репрессированы. В Смоленске со мной в лазарете лежал один товарищ из войск НКВД. Так вот он лично сопровождал бывших военнопленных на лесоразработки. Так что радужных мыслей у меня нет.