Командарм Лукин

Городецкая (Лукина) Юлия Михайловна

Вышли из автобусов. Тот же майор, который встречал их со списком на аэродроме, подал команду строиться.

— Я — комендант места, где вы будете жить.

— А что это за место? — задал кто-то вопрос.

Комендант не ответил. Он продолжал свое.

— Посмотрите сюда. — Он указал в сторону. — Вон, видите, стоит грибок? Под ним — часовой. Так вот, дальше этого грибка не ходить. Теперь посмотрите назад. Видите там лесочек? Туда тоже не ходить. А сейчас прослушайте, кто в какой комнате и с кем размещаться будет…

Комендант оказался совсем неплохим

человеком. Лукину и Прохорову удалось без особого труда уговорить его поселить их вместе.

Через несколько дней генералов стали вызывать к следователям. Когда Лукин вошел в комнату, навстречу ему поднялся молодой среднего роста сухощавый майор. Он поздоровался, предложил сесть. Затем представился:

— Майор Афанасьев. Мне поручено вести ваше дело. Впредь можете называть меня — гражданин следователь.

— Без имени и отчества? — удивился Лукин.

— Так принято, — развел руками Афанасьев и, взглянув на Лукина умными, добрыми глазами, добавил: — Можете курить. Угощайтесь, — и пододвинул пачку «Норда».

— Давайте-ка, товарищ майор… Простите, гражданин следователь, я вас угощу. — Лукин достал пачку в золотистой обертке с замысловатым рисунком.

Афанасьев с интересом рассматривал пачку, осторожно достал сигарету, но прикуривать не спешил, долго нюхал.

— Французские, даже жалко такой табак палить.

— Курите, курите. У меня этого добра хватает. Есть и английские и американские.

— Откуда у вас такое богатство?

— Союзники подкинули.

Упоминание об этом вернуло следователя к прозаическим делам. Он придвинул к себе папку. На ней четко выделялись крупные типографские буквы «Дело» и чуть ниже: «Лукин М. Ф.».

Так генерал Лукин впервые увидел свое «Дело». Оно было пока тонким — всего несколько листков. Но с этого дня оно будет пополняться листик за листиком, пухнуть день за днем.

В отличие от некоторых следователей, допрашивающих других генералов, Афанасьев никогда не проявлял грубости, не задавал бестактных вопросов, не старался «поймать на крючок» своего подследственного. Это был умный, интеллигентный человек. Он прекрасно понимал, что перед ним сидит человек с невероятно тяжелой и героической судьбой. Порой Лукин ловил себя на мысли, что вот сейчас Афанасьев не выдержит, швырнет свою трофейную авторучку и скажет Лукину: «Хватит, дорогой товарищ Лукин! Не могу больше подвергать вас унизительным допросам, езжайте домой!» Но это только казалось Лукину. Суровый порядок проверки распространялся на всех, кто волей или неволей побывал в фашистском плену. Проверить надо было очень тщательно каждого. А майор Афанасьев был добросовестным работником…

В один из дней генералам выдали новое офицерское обмундирование. Добротное, габардиновое, правда, без погон. Но оно преобразило людей. Все даже как-то внутренне приободрились, подтянулись. А вскоре многих стали вызывать на беседу в Москву, к Абакумову. Многих, но не Лукина. Это обстоятельство его удивляло и настораживало.

Возвращались из Москвы генералы хмурые, удрученные. Еще глубже уходили в себя. По всему было видно, что «беседы»

эти ничего хорошего не сулили. И все же Лукин стремился во что бы то ни стало попасть в Москву, найти возможность объясниться с более высоким начальством. Об этом он прямо сказал Афанасьеву.

— Что я могу поделать, — развел тот руками. — Я лишь веду следствие и не в силах вам это устроить.

Афанасьев был честным человеком. Он действительно не мог устроить Лукину поездку в Москву. Но он намекнул, что генералу надо самому найти такую возможность.

Лукин подождал еще несколько дней — может быть, вызовут. Не вызывали.

— Что же делать, Иван Павлович? — сказал он Прохорову. — Как в Москву попасть?

— Шут его знает. Разве что заболеть?

— Болезней хватает, — усмехнулся Лукпн. — Но с моими болезнями можно обойтись здешними эскулапами. Так, во всяком случае, считает наш уважаемый Юринда.

— Это ты так коменданта зовешь?

— Никак, бедный, не может он правильно произнести «ерунда». А словечко это любит. Обращался я к нему, просил в Москву свезти к врачам, сослался на боли в сердце. «Юринда, — говорит. — У всех сердце болит».

— Тогда надо найти такую болезнь, что не по зубам нашим докторам.

— Не по зубам, говоришь? Спасибо за идею.

— Что ты надумал?

Прохоров не успел опомниться, как Лукин вынул изо рта протез и тут же его сломал.

— Вот теперь им не по зубам, — проговорил он и направился к коменданту.

На этот раз довод оказался убедительным. Комендант обещал доложить куда следует и на следующий день повез Лукина в Москву. Приехали в поликлинику НКВД. Там Лукина уже ждал врач. Через полтора часа все было готово. Это не обрадовало Михаила Федоровича. Он-то надеялся, что ездить в Москву придется не один раз и удастся уловить момент, суметь побывать у начальства. Ничего из этой затеи не вышло.

Они ехали по вечерней Москве. Лукин неотрывно смотрел в окно. Когда проезжали через центр, особенно оживился, опустив стекло в дверце, всматривался в прохожих.

— Чего вы всех разглядываете? — проговорил комендант.

— А вдруг я жену или дочь увижу?

— В такой толчее? А если и увидите, что делать станете?

— Окликну, чтобы обратили внимание. Закричу, что я здесь.

— Не советую. Юринда получится.

Тоска по семье становилась невыносимой. Мучительно было переживать разлуку на чужбине, быть в неведении тяжелые годы, находясь за колючей проволокой. Но быть рядом с женой, дочкой и ничего не знать о них — это была жестокая пытка.

Лукин стал требовать сведения о своей семье.

— Ну вот, теперь могу вас порадовать, — сказал однажды Афанасьев. — Жена ваша жива и здорова, дочь учится в институте иностранных языков, получает до окончания высшего учебного заведения за вас пенсию, сын служит на Тихоокеанском флоте.

Это известие было настолько неожиданным и радостным, что Лукин в первую минуту растерялся. Он лихорадочно одной левой рукой пытался закурить, но сигарета ломалась. Афанасьев не мог смотреть на это равнодушно.